Карантин - [10]

Неожиданно меня вызвали на лестничную клетку: “К вам пришли”. Выхожу – и вижу Антона! “Боже мой, родненький!” Страшно перепуган и удручён тем, что мы с Ксюшей тоже оказались здесь. Мы стояли на маленькой площадке у лифта – место для неофициальных свиданий с родственниками. (Вообще-то свидания запрещены).

“Как Ксюша?” – “Плохо, милый. Пока ей очень трудно. Молись за неё”. – “Я молюсь…” – “Только ты бы не ходил ещё, а?” – “Так я уже здоров, мамася. Всё хорошо! Горло почти чистое, не болит. Чего ж не пройти два шага? Мы же рядом совсем”. – “Да, это счастье, сынок: что мы рядом. И папе легче, и мне спокойнее”.

Но вид у Антона был ещё очень и очень неважный. Сильно потрепала его эта дифтерия… Смотрела на него, осунувшегося, землисто-зелёного, и не знала: говорить ему или не говорить про Новый домик? Про то, что ансамбль из Питера съехал, оставив после себя объедки на столе, полное помойное ведро и горы грязной посуды, перемывать которые пришлось папе. А я, забежав в Новый домик, обнаружила… открытую дверь и разгуливающего по квартире твоего приятеля, Леонида.

И как этот Леонид драпал по лестнице, прихватив тяжеленный рюкзак, и я была уверена, что рюкзак набит тем, что он взял в нашем доме. Я крикнула: “Леонид, вернитесь!” Стояла у распахнутой двери, слушая быстро удаляющийся стук кованых башмаков по ступеням, и думала о том, что ты у меня очень чистый и очень доверчивый человек. Да, ты мне рассказывал про этого Леонида, у которого кличка – “нацист”, который засоряет пространство вокруг себя фашистскими газетёнками, у которого непонятные заработки (скорее всего – просто воровство), а ты его жалеешь: “Бедный Леонид, он такой одинокий!” И хотя вся твоя компания бунтует против “нациста”, ты его терпишь, не прогоняешь, (“Если я его прогоню, он совсем погибнет”), ты надеешься своей терпимостью и добротой перевоспитать его…

Наверное, напрасно ты на это надеешься, думала я, прислушиваясь к стуку кованых башмаков…

Не всё в наших силах, мой мальчик. И чтобы Леонид стал другим, необходимо прежде всего его, Леонида, желание. А одного твоего желания – явно недостаточно. Это излишнее самомнение: думать, что ты можешь кого-то перевоспитать.

Думать, что я могу кого-то перевоспитать…

Говорить или не говорить?

Ты судишь о людях по себе. Есть поговорка: “Каждый судит в меру своей испорченности”. О тебе же можно сказать так: ты судишь в меру своей неиспорченности. Ты в людях видишь только хорошее. Закрывая глаза на всё остальное. Если хорошего разглядеть не удаётся, – как в “нацисте” Леониде – ты жалеешь и любишь ещё активнее.

Ты прав: каждый человек достоин любви. На данном этапе жизни ты воспитываешь в себе всепонимание и всепрощение. Одно время меня это радовало и восхищало, ведь ещё памятен твой переломный возраст, не так давно это было, когда ты был убеждён, что вокруг – сплошь “враги”.

Ты – максималист. Из одной крайности – в другую.

Прости, но я должна была тебе это сказать. Наверное, всё же надо (ведь надо же?) учиться отличать чёрное от белого. Правду от лапши. Друзей от врагов. Всеядность не доводит до добра. Августовский аллергический криз, теперь – дифтерия… Не результат ли это твоей всеядности?… Подумай. Сейчас у тебя есть для этого время. Господь дал тебе возможность.

Говорить или не говорить? Про окурки на полке, где иконы… Увидев это, я была в шоке. Тем более, ты говоришь: в доме никто не курит. Значит, курят в твоё отсутствие? Приходят и живут… И творят, о чём ты не ведаешь…

Так не хочется тебя огорчать, ты ещё болен. Но – приходится, ничего не поделаешь. Может, эта болезнь послана нам всем с каким-то смыслом? Постараемся его понять, милый.

Только вот Ксюню безумно жалко. Дети всегда страдают безвинно…

* * *

Перед обедом приехал Гавр. (Общались там же – у лифта.) Привёз мне новенький симпатичный халатик – чтобы не пугать Ксюнечку буро-зелёной больничной страшилкой, которая на мне была надета. Ещё привёз игрушек, книжек и дюжину разных соков для Ксюнечки. Только бы пила!

Постояли на лестнице, погоревали… Смотрела в твои глаза, полные любви и тревоги.

Я сказала: “С праздником! Сегодня – Рождество Богородицы”. – “И тебя, милая”. – “Сходи, пожалуйста, в храм, закажи молебен Богородице.” – “Обязательно. Да, тебе привет ото всех. Феликс, Оля Щепалина и Серёжа Трофимов отслужили молебны о наших детках. И Наташа Кнорре. Все за вас молятся”. – “Я это очень чувствую. Спасибо всем. Каждому.” – “Пух очень переживает, что накричал на тебя…” – “И ему спасибо”. – “Сегодня вечером провожу тусовку”. – “Откуда у тебя силы, милый?” – “Антоша очень просил, я обещал. Надо. Ему это очень важно: чтобы первая тусовка состоялась. И потом: я горжусь, что он мне доверил такое дело. Кстати и с ребятами его познакомлюсь. И погляжу на них и послушаю, тема-то тусовки – поэтическое творчество. Интересно всё-таки, что пишут нынешние молодые. Им сегодня столько же, сколько было нам, когда мы встретились…” – “Жалко, что я не услышу.” – “Ещё услышишь”. – “Удачи тебе…”

К нам вышла лечащий врач, Алина Николаевна. Она сказала, что лежать нам с Ксюшей не меньше месяца. Что дифтерия страшна не столько сама по себе, хотя и сама по себе она страшна, но и своими возможными осложнениями: на сердце и на нервную систему. И что всех детей наблюдают до тех пор, пока сроки возможных осложнений не минут.