Карачун - [12]

Подталкиваемая тычками фей, несчастная малышка тихо подошла к ней, остановилась чуть сзади и со слезами на глазах взглянула прямо на Колина.

— Дай-ка мне твою руку, крошка, — мягко произнёс Колин, подавая девочке свою.

Она повиновалась. Рука была холодная как лёд.

— Отпусти её сейчас же! — приказала Королева.

— Не отпущу, — возразил мальчик, — она моя.

— Тогда отдавай мне бутыль! — потребовала фея.

— Не делай этого… — запнувшись, вымолвила девочка.

Но было поздно: бутыль с Карачуном оказалась в руках у повелительницы фей.

— А теперь держи свою девчонку! — удовлетворённо крикнула фея и издевательски расхохоталась.

— Да, держи, держи меня крепче, — всхлипнула малышка, — держишшшшь?..

Её плач потонул в шипении. Колин почувствовал, что сжимает в кулаке что-то скользкое и извивающееся, и, глянув вниз, обнаружил вместо маленьких детских пальчиков корчащегося в руке огромного землисто-серого червя.

— Если это змея, я её задушу, — прошептал он. — А если это девочка, я её удержу.

В тот же миг змея превратилась в белого крольчонка, который жалобно смотрел мальчику в лицо и пытался вырвать свои передние лапки из жёсткого захвата. Но хотя Колин и старался, по возможности, не причинять зверьку боли, лапок он не отпустил. Тогда кролик превратился в громадную, как пантера, чёрную кошку, с глазами, пылающими зелёным огнём. Она яростно шипела, изгибалась, била хвостом, но тщетно: мальчик держал крепко. Потом кошка стала лесной голубкой, которая трепетала, и пугливо вспархивала, и металась, пробуя освободить своё крыло из руки Колина. Однако он ещё крепче сцепил пальцы…

Всё это время, пока продолжалась череда волшебных превращений маленькой девочки, Королева безуспешно пыталась вытащить пробку из бутыли. И вот настал момент, когда пробка наконец поддалась её усилиям… Но тут драгоценный сосуд выскользнул из рук Королевы — и, вскрикнув горестно и пронзительно, гордая фея, владычица водных путей, замертво упала на тёмный глиняный пол. Карачун заструился по утрамбованной глине, и странный аромат наполнил домик. Придя в себя после глубокого обморока, Королева медленно поднялась и оттолкнула руки поддерживавших её придворных. Трепеща и вздрагивая, стояла она над опрокинутой бутылью, и весь двор капризной повелительницы, приблизившись к ней, тоже всхлипывал и дрожал, и юные прекрасные лица сказочных существ с каждым мгновением изменялись, становясь всё более старыми и морщинистыми…

Первой пришла в себя Королева. Согнувшись и пошатываясь от слабости, как старуха, она молча направилась к лодкам, и вмиг одряхлевшие придворные безмолвно последовали за нею, хромая и содрогаясь, с искажёнными лицами и потухшими глазами…

Колин застыл, глядя в немом изумлении на таинственные метаморфозы. Он всё ещё видел их здесь, рядом, всей гурьбой возвращавшихся восвояси ни с чем, и в то же время слышал за стенами домика смутный, затухающий шум, и казалось, что вдаль уходила большая компания — множество женщин и мужчин, безутешно о чём-то рыдавших…

Они поплыли вниз по ручью. Обессиленные гребцы, бросив вёсла, сгибались в горьком плаче, позволяя лодкам свободно дрейфовать по течению. Вся флотилия исчезла из виду, словно растворилась в неверном лунном свете, и лишь ненадолго звук водопада, принесённый ночным ветром, казалось, стал громче, чем прежде… Но — увы! — когда Колин очнулся от грёз, он обнаружил, что рука его невольно разжалась, и лесная голубка упорхнула. Делать было нечего, разве что приказать себе немедленно уснуть, ни о чём не думая больше, — он умел это делать. И Колин заставил себя провалиться в сон.

Утром мальчик поднялся с постели совершенно разбитый и с трудом принялся за домашние дела. Но в тот миг, когда он вошёл в коровник, мир снова засиял красками жизни: рядом с рыжей коровой на скамеечке для дойки молока, поджав босые ножки, сидела чудесная малышка. Сидела в одном белом платьице — и тихо плакала.

— Я так замёрзла, — пожаловалась она, всхлипнув.

Колин подхватил её на руки, вбежал с драгоценной ношей в дом, уложил девочку в постель и принёс от коровы чашку парного молока. Бедняжка выпила его с жадностью изголодавшегося котёнка, опустила голову на подушку и крепко уснула. Колин заметил, что, хотя девочке было, по её собственным подсчётам, около восьми лет от роду, лицо её казалось младенческим, едва ли старше по виду, чем у восьмимесячного ребёнка.

Вернувшись домой, отец в недоумении застыл, увидев дитя, лежащее в кровати. Колин поведал ему о случившемся. В ответ отец рассказал мальчику, что встретил сегодня поутру цыганский табор, странствующий по холмам.

— Ты всегда был мечтателем, Колин, даже когда и говорить-то толком ещё не умел, — улыбнулся пастух.

— Но разве ты не чувствуешь запаха Карачуна в доме?

— И правда, аромат очень приятный, — согласно кивнул отец. — Наверное, это пахнут желтофиоли, вьющиеся по садовой ограде. Сколько цветов на них в этом году!.. Думаю, и в сказочной стране фей нет ничего нежнее. А, Колин?..

Мальчик не стал возражать.

Малышка проспала три дня подряд. И ещё три дня она не произносила ни звука, кроме жалобного: «Мне так холодно, холодно!..» Потом девочка начала потихоньку оживать и обращать внимание на то, что происходит вокруг неё. Три недели она ничего не могла есть и лишь пила парное молоко, ни за что не соглашаясь выйти из тёплого угла рядом с дымоходом; по прошествии ещё некоторого времени начала понемногу помогать Колину в домашней работе, и когда молчаливая крошка хлопотала по дому, лицо её становилось раз от разу всё более осмысленным. Девочка делала заметные успехи, и месяца через три научилась вести хозяйство не хуже Колина, притом по-женски опрятно. Теперь Колин иногда давал ей задания на весь день и мог уйти с отцом на холмы пасти овец: пора уж было и ему осваивать пастушье дело.