Лишь на третий день мальчик слез с полатей и подошёл к окну, на котором суровый мороз вывел причудливые узоры. Подыщал на стекло и в сумерках наступающего вечера увидел на дворе несколько кошёвок, лошадей с наброшенными попонами. Видимо, у хозяина были гости.
Скрипнула дверь, вошёл Чугунный, по обыкновению, навеселе.
— Гуляем, Кирька! Рождество. У Евстигнея ёлка. Гостей съехалось — невидимо! — Иван закурил трубку. — Ты тут домовничай. Я до утра не приду. Да! Хозяйка наказывала, чтобы ты попозднее принёс ей капусты из сенок. Смотри, не забудь, — Чугунный взялся за дверную скобу.
Сумерки сгущались. Мальчик по-прежнему сидел у окна в холодной избе, никому не нужный и чужой. Как только в доме Зотникова зажглись огни, он, захватив горшок с капустой, направился к богатому жилью хозяина.
На кухне от пряных запахов закружилась голова. Из комнаты доносились смех и весёлые детские голоса.
Поставив капусту на подоконник, Кирик приоткрыл дверь и замер очарованный.
Посередине большой комнаты увешанная разноцветными игрушками, вся в огнях, сверкала ёлка. Вокруг неё, взявшись за руки, кружились нарядно одетые дети.
Кирик невольно шагнул вперёд и остановился на пороге. Затаив дыхание, не отрывал глаз от невиданного зрелища. Около ёлки стоял, опираясь на палку, длиннобородый старик, в белом тулупе и такой же шапке.
В руке он держал корзинку, из которой выглядывала чудесная лошадка. С её гордо изогнутой шеи спускалась чёрная грива, бисерные глаза горели при свете ёлочных свечей. На лошадке были узда и лакированное седло — настоящее седло с серебряными стременами.
Румяный ёлочный дед ласково смотрел на Кирика, как бы приглашая его покружиться вместе с ребятами.
— Алтаец пришёл, — послышался голос Стёпки, и очарование исчезло.
— Алтайчонок, алтайчонок! — шумная ватага ребят окружила мальчика. Один дёрнул его за рукав, другой сбил шапку, и с криком «куча мала!» все друзья Стёпки навалились на пришельца.
Из соседней комнаты выплыла пышно разодетая женщина, за ней семенил на коротких ногах тюдралинский писарь.
— Дети, нельзя! — сказала она важно и уплыла.
Ребята с шумом бросились к ёлке. Пьяный писарь подошёл к Кирику и подал ему яркую конфетную обёртку.
— Кушайте, — сказал он ехидно.
Мальчик доверчиво развернул бумажку и, не найдя конфеты, в недоумении посмотрел на зотниковского гостя.
Писарь залился дробным смехом, хлопнул по плечу озадаченного мальчика и, сощурив глаза, спросил:
— Ну, как, вкусная? Может, еще дать?
Кирик отвернулся. Вздохнув, вышел из дому, постоял в нерешительности на крыльце и, медленно спустившись со ступенек, направился к избе. Подходя к ней, заметил недалеко от порога тёмную невысокую фигуру и, приглядевшись, узнал Яньку. Возле него вертелся Делбек, весело помахивая хвостом.
Кирик бросился к другу.
Скрывая радостное волнение, Янька проговорил важно:
— Тебе мама гостинцев послала.
В избе он развязал узелок и стал выкладывать подарки Степаниды.
— Вот шаньги, ешь! Да постой! Я их разогрею в печке, мёрзлые они…
— Мы не топили печку, холодная она…. Я и так съем.
— Вот тебе леденцы. Это мама послала. Ты их пососи, шибко сладкие! А это я тебе дарю! — развернув бережно бумагу, Янька достал картонную лошадку.
Лицо Кирика порозовело. Взяв осторожно игрушку, он поднёс её к лампе, стоявшей на высокой подставке недалеко от полатницы. Правда, конь был хуже, чем тот, которого видел Кирик на ёлке — вместо чёрной волосяной гривы свисала мочалка и не было седла — но зато он был на деревянных колёсиках и хвост держал трубой.
Налюбовавшись лошадкой, Кирик пустил её по наклонной полатнице в угол. Колёсики заскрипели, и чем дальше катился конь, тем быстрее был его ход и сильнее развевалась мочальная грива. Наконец конь уткнулся в угол, из которого шмыгнули по сторонам трусливые тараканы.
Когда мальчики вдоволь наигрались конём и стали укладываться спать, Янька сообщил:
— От тяти письмо пришло с фронта. Его немцы ранили в ногу, лежал в госпитале. Пишет, что нога зажила и опять отправляют на фронт. Ещё пишет, что за храбрость «георгия»[6] получил. Думает, что ты с нами живёшь. Велел нам жить с тобой дружно.
Мигнув, погас в избе огонёк, а ребята ещё долго шептались о чём-то и уснули далеко за полночь.
Утром Кирик проводил своего друга за ограду и долго смотрел ему вслед… По его худым щекам одна за другой катились крупные слёзы…
Глава четвертая
Прошёл буранный январь. Заимку Зотникова занесло сугробами снега. Перемело лесные тропы, и редкий человек заглядывал сюда. Кирик помогал Чугунному управляться со скотом, чистил конюшни, коровники и усталый забирался вечером в тёплый угол полатей, где прикрытый лохмотьями лежал игрушечный конь Атаман. Мальчик гладил коня по спине, снова и снова пускал по наклонной доске полатей.
Однажды он оставил коня на подоконнике и ушёл помогать Чугунному, который чистил двор. Вернувшись в избу, застал здесь только остатки своего Атамана. Оторванная голова валялась под лавкой, одна нога была вывернута, и вместо копыт торчали клочки плохо склеенной бумаги. Кирик горько заплакал.
— Чего разревелся? — грубо спросил его вошедший Иван.
— Атамана кто-то сломал, — ответил сквозь слёзы Кирик.
