Капут - [134]
— Малианн! — сказал де Фокса со вздохом, поднимая стакан.
— Пейте же, господин посол! — сказал губернатор.
— Valgame Dios! — воскликнул Огюстен и, закрыв глаза, одним духом опустошил свой стакан, наполненный до краев коньяком.
Губернатор снова наполнил стаканы и произнес: «Малианн!»
— Малианн! — ответил де Фокса, поднимая стакан. — Бога ради, Огюстен, не напивайся! — сказал я. — Пьяный испанец — это нечто ужасное. Вспомни, что ты испанский посол!
— Плевать! — сказал де Фокса. — Малианн!
— Испанцы не умеют пить, — заявил фон Гартман. — Во время осады Мадрида я был вместе с Терцио под Университетским городком…
— Как? — прервал де Фокса. — Мы, испанцы, мы не умеем пить?
— Бога ради, Огюстен, вспомни, что ты испанский посол!
— Суомелле! — сказал де Фокса, поднимая стакан. «Суомелле» значит: За здравие Финляндии!
— Арриба Еспана![600] — сказал фон Гартман.
— Огюстен! Ради всего святого не напивайся!
— Заткнись! Суомелле! — сказал Де Фокса.
— Да здравствует Америка! — сказал губернатор.
— Да здравствует Америка! — откликнулся де Фокса.
— Да здравствует Америка, — хором ответили все собутыльники, поднимая стаканы.
— Да здравствует Германия! Да здравствует Гитлер! — сказал губернатор.
— Заткнись! — сказал де Фокса.
— Да здравствует Муссолини! — сказал губернатор.
— Заткнись! — сказал я, улыбаясь, и поднял стакан.
— Заткнись! — сказал губернатор.
— Заткнись! — ответили хором все собутыльники, подняв свои стаканы.
— Америка, — заметил губернатор, — большой друг Финляндии. В штатах есть сотни и сотни тысяч финских эмигрантов. Америка — наша вторая родина.
— Америка — это рай финнов, — подтвердил де Фокса. — Когда европейцы умирают, они надеются попасть в рай, когда умирают финны, они надеются попасть в Америку!
— Я, когда умру, — сказал губернатор, — я не отправлюсь в Америку. Я останусь в Финляндии!
— Разумеется, — присоединился к нему Якко Леппо, — не сводя угрожающего взгляда с де Фокса. — Живые или мертвые, мы хотим оставаться в Финляндии!
— Конечно! — подтвердили все собутыльники, бросая на де Фокса враждебные взгляды. — Мы хотим оставаться в Финляндии, когда умрем!
— Мне хочется икры, — сказал де Фокса.
— Вы хотите икры? — переспросил губернатор.
— Я очень люблю икру! — подтвердил де Фокса.
— В Испании много икры? — спросил префект Рованиеми Олави Коскинен.
— Была русская икра в свое время, — ответил де Фокса.
— Русская икра? — перепросил, наморщив лоб, губернатор.
— Русская икра превосходна, — сказал де Фокса, — ее очень любят в Мадриде.
— Русская икра отвратительна, — ответил губернатор.
— Полковник Мерикальо, — начал де Фокса, — рассказал мне очень забавную историю насчет русской икры…
— Полковник Мерикальо мертв! — перебил Якко Леппо.
— Мы были на берегу Ладожского озера, — продолжал говорить де Фокса, — в лесу Райккола. — Несколько финских сиссит нашли в одной русской траншее коробку, полную какого-то светло-серого жира. Полковник Мерикальо вошел в корсу на передовой линии, когда сиссит собирались смазывать этим жиром свои ботинки. Полковник Мерикальо втянул носом воздух и сказал: «Какой странный запах! Пахнет рыбой!» — «Это их сапожная мазь воняет рыбой!» — ответил один из сиссит, показывая ему коробку из белой жести. Это была коробка икры.
— Русская икра, в самом деле, годна только для чистки обуви, — произнес губернатор с глубоким презрением. В это мгновение лакей распахнул настежь двери и возгласил: — «Генерал Дитль!»
— Господин посол, — сказал губернатор, поднимаясь и обращаясь к де Фокса, — немецкий генерал Дитль, герой Нарвика[601], командующий Северным фронтом, сделал мне честь, приняв мое приглашение. Я счастлив и горд, господин посол, что вы встретитесь с генералом Дитлем в моем доме.
Снаружи доносился необычайный шум: целый хор, составленный из лая, мяуканья и рычанья, такой, что можно было думать — стая собак, кошек и диких свиней уже ворвалась в холл гостиницы. Мы удивленно переглядывались. Дверь снова открылась, и мы увидели входящего на четвереньках генерала Дитля во главе группы офицеров, также входивших на четвереньках за ним гуськом! Странный кортеж — с кошачьим концертом, лая, мяукая и хрюкая, достиг центра столовой, где генерал Дитль поднялся на ноги с самой корректной воинской выправкой, как будто по команде «смирно», встал, подняв руку к своему кепи, и оглушительно выкрикнул финское пожелание, предназначенное тем, кто чихает: «нуха!»[602]
Я смотрел на человека странного вида, возникшего перед нами: высокий, худой и уже высохший, — кусок грубо оструганного каким-нибудь баварским плотником старого дерева. У него было готическое лицо, лицо старинных деревянных скульптур, выполненных немецкими мастерами. На этом сияющем лице горели глаза, одновременно ребяческие и дикие, ноздри — невероятно волосатые, лоб и щеки, изрубленные бесконечным количеством маленьких морщинок, совсем как покрытое сетью трещин старое, очень сухое дерево. Его волосы, плоские и темные, коротко подстриженные, спускающиеся на лоб совсем как чёлки у пажей Мазаччо
