Капризная вдова - [16]

Держа в руке шляпу и перчатки, Брэндиш поклонился.

– Прошу извинить меня за поздний визит, – с ледяным спокойствием произнес он, – но завтра утром я покидаю Бродхорн, поэтому решил повидать Бетси сейчас, ведь она просила меня приехать. Вы разрешите мне увидеться с ней? Обещаю, что не задержу ее надолго!

Ей показалось, что взгляд его пронзительных голубых глаз стал чуть мягче.

– Боюсь, я не знаю, где она сейчас, – подчеркнуто вежливо ответила Генриетта, чувствуя, как беспокойно бьется сердце. Перед ее мысленным взором промелькнула сцена в овраге. Нет, это уже слишком! Надо как можно скорее освободиться от его чар! – Прошу меня извинить, пойду ее поищу!

Она направилась в сторону кухни, но вдруг приостановилась и обернулась к Брэндишу.

– Бетси будет безумно счастлива, что вы приняли ее приглашение! – бросила она и прежде, чем молодой человек успел ответить, скрылась в коридоре.

Кук сказала, что прибежал помощник конюха с известием о рождении жеребенка, и Бетси, захватив фонарь, отправилась в конюшню посмотреть на новорожденного.

Генриетта была уверена, что, услышав об этом, Брэндиш вежливо раскланяется и уедет, но она ошиблась.

– Со мной коляска, если можно, проводите меня в конюшню – я могу попрощаться с милой Бетси и там, – к безмерному удивлению молодой женщины сказал он.

Она уставилась на него так, словно впервые увидела.

– В конюшне грязь, сквозняки. Вы уверены, что хотите там побывать? Позволю себе предположить, что ваш камердинер вряд ли одобрит это намерение!

С досадой хлопнув шляпой по мускулистой ноге, он окинул Генриетту сердитым взглядом.

– Мы знакомы совсем недолго, но у меня такое ощущение, дорогая Генриетта, что вы меня испытываете. Хорошо же, я принимаю ваш вызов! Проводите меня, или вы предпочитаете остаться дома, как какая-нибудь глупая, жеманная старая дева?

Его ответ пришелся ей по душе. Днем, в овраге, он поступил с ней жестоко, всколыхнув в душе бедной женщины те чувства, которые она старалась похоронить в себе. Ах, как она на него рассердилась! Зато сейчас он само очарование, и это очень опасно… Впрочем, ничего страшного, ведь наутро он уедет в Лондон! Иначе бы она, конечно, просто показала ему дорогу и предоставила действовать по своему усмотрению. Но раз он все-таки уезжает…

– Знаете, мне тоже очень хочется посмотреть на жеребенка. Пожалуй, я с удовольствием проедусь с вами к конюшне.

– Буду очень рад! – обольстительно улыбнулся Брэндиш.

У Генриетты тревожно и сладостно забилось сердце, на щеках выступил предательский румянец…

Как хорошо, что этого искусителя завтра же здесь не будет.

Стараясь на него не смотреть, она быстро накинула пальто.

На улице он помог ей взобраться в двуколку, запряженную единственной гнедой лошадью. К неудовольствию молодой женщины, он не стал погонять лошадь, и они двинулись в путь неспешным шагом.

– Похоже, вы очень понравились Бетси, – начала Генриетта, предусмотрительно направляя разговор в наиболее безопасное русло. – Это должно вам льстить, потому что она редко с такой теплотой относится к новым знакомым.

– Я действительно польщен, – ответил Брэндиш, – ведь Бетси почти так же очаровательна, как и вы.

Генриетта подняла на него удивленные глаза.

– Очаровательна?! – саркастически воскликнула она. – Да уж! Может ли быть очаровательной женщина, способная осудить человека, не обменявшись с ним и десятком слов, не зная ни его характера, ни достоинств, ни недостатков? – Брэндиш хмыкнул, а она продолжала: – Если таково ваше понятие о женском очаровании, то вы, наверное, считаете меня самой очаровательной из всех знакомых женщин и заодно даете повод сомневаться в ваших умственных способностях!

Он расхохотался и взмахнул вожжами, но еле-еле, так что лошадь даже не ускорила шаг.

Дождь стих, но небо по-прежнему застилали густые тучи, отчего на земле воцарились мрак, холод и безмолвие. Единственный фонарь двуколки освещал покрытую щебнем дорогу. Генриетта зябко обхватила плечи руками. Видны были только клубочки пара, вырывавшиеся из ее рта.

Оба они молчали, поддавшись очарованию тихого весеннего вечера. Генриетта взглянула на Брэндиша. Он хмуро смотрел на дорогу. О чем он думает? Трудно догадаться, ведь они едва знакомы. Может быть, он все еще сердит на нее за резкость и незаслуженную обиду? И зачем она только сказала, что он такой же, как Фредерик! Надо попросить прощения!

– Послушайте, Брэндиш, сегодня днем я не хотела вас обидеть! Все произошло так неожиданно, что я очень расстроилась и потеряла самообладание. Простите, если мои слова вас обидели, но, надеюсь, вы понимаете, что я была слишком молода, когда вышла за Фредерика, а умер он всего через два месяца после свадьбы. Его смерть роковым образом повлияла на мою судьбу, и в этих обстоятельствах ваше поведение показалось мне предосудительным. Это, конечно, не извиняет моей несдержанности и резкости, поэтому я прошу у вас прощения.

Брэндиш не сразу нашелся, что ответить.

– Я сам виноват, – помолчав, сказал он негромко. – Я так ужасно себя вел, что вам нет нужды просить прощения. Извиниться следует мне. Знайте, Генриетта, что я очень сожалею обо всем, что в запальчивости наговорил о вашем муже. Не понимаю, какая муха меня укусила. Мне ли клеймить его пороки? Я и сам далеко не святой! Господи, вспоминая сегодня тот наш разговор, я почувствовал себя последним лицемером, более того, я ужаснулся, поняв, что начал вести себя, как тетя Маргарет, чьим ханжеством всегда возмущался! Признаюсь, – продолжал он, – что, собираясь в Раскидистые Дубы, я надеялся и на встречу с вами – хотел извиниться, прежде чем покину эти места. Сегодня днем в Бродхорн-холле я имел случай убедиться, как несправедлива моя тетка к вам и вашей матери. Вы совершенно не виноваты в самоубийстве Фредерика и к его привычкам, которые, собственно, и стали причиной его печального конца, не имеете никакого отношения. Я считаю величайшей несправедливостью, что в нашем обществе вы, ваша семья и подобные вам женщины до конца своих дней обречены нести бремя чужой вины. Поэтому я хочу извиниться перед вами не только за себя, но и за свою тетку.