Капри - остров маленький - [13]

— Вы и в самом деле спите? Тогда вы не услышите, если я вам скажу, что вы воровка, стерва, мерзкая старуха?

Никакой реакции. Вытянув свои небесно-голубые ноги и приоткрыв рот, Бесси спала.

По-прежнему склоненная над ней, леди Ноукс обволакивала ее своим ненавидящим взглядом.

— Что вы еще украли?

Изогнув свой длинный бюст над кроватью, она медленно и осторожно, как черепаха, покрутила вокруг головой. Наконец заметила сумочку Бесси, лежавшую рядом, на постели. Леди Ноукс взяла ее и, пошарив в ней, вытащила браслет.

— Фу… фу… — сделала она носом с выражением отвращения на лице.

Она отбросила сумку на постель, кинула на спящую последний негодующий взгляд. Потом вышла из комнаты и постояла секунду на пороге гостиной. Там царил странный белый свет, немного смягченный дымом, который плавал на высоте лампы.

— Привет, старая перечница! — крикнула ей издалека княгиня Адольфини.

Она разразилась пронзительным смехом и, покинув колени блондина, направилась, пошатываясь, к леди Ноукс.

— Привет. Старая уродина…

Воспользовавшись тем, что место осталось вакантным, ее муж вскочил со своего кресла, бросился на колени к Жако и стал устраиваться там поудобнее: поджал под себя ноги, уткнул свой нос и увядшее лицо в шею блондина.

— Теперь я! Моя теперь очередь!

Он приподнял голову и крикнул из-за затылка Жако своей жене:

— Ты всегда все себе забираешь!

— Держите, — сердито сказала леди Ноукс, обращаясь к Мейджори и протягивая ей браслет. — Он валялся, я нашла его.

Мейджори не слушала ее. Она держала Boca за руку. Из-под засученных рукавов его пуловера выглядывали похожие на канаты мышцы.

— Уже слишком поздно. Последний автобус ушел, и ты не сможешь вернуться в Анакапри. Так что ложись спать здесь.

— Доктор посоветовал мне гулять перед сном, — возразил Вос.

— Вот ваш браслет.

— Погуляешь немного в саду.

— В Базеле я знал некоего Бобби Ноукса, — вставил Форстетнер.

А немец сидел за фортепиано и пел во все горло. Пел арию из «Кармен».

— А он, может быть, и не ваш?

— Что?

— Этот браслет?

Леди Ноукс начала проявлять агрессивность.

— Это случайно не ваш родственник?

— Я — Кармен, — кричала Ванда Адольфини, вертясь вокруг своей оси. — Я — Кармен.

Щелкая пальцами у себя над головой, она изображала стук кастаньет.

— Меня убивают! И я умираю.

Она ударила кулаком в свою мальчишескую грудь и рухнула посреди всеобщего невнимания.

— Ты останешься?

— Ну, малыш, ты кончил меня щекотать?

Послышался вялый голос Жако:

— Это всего лишь жалкая пародия на Баха!

Немец, сидя за фортепиано, дергался во все стороны, извивался, лязгая челюстью.

— А это?

Он поднимал свои огромные ручищи над головой и бил ими по клавишам.

— Aha, ahum wir wissen warum.

— А! Вот, я вспомнил, — сказал Форстетнер, и гаденькая улыбка скользнула по его морщинистому лицу. — Я вспомнил!

— Пойте со мной.

— Я забыл слова.

— Припев! Aha, ahum wir wissen warum!

— Aha, ahum wir wissen warum.

В комнате Мейджори Бесси, проснувшись, улыбалась и качала головой в такт музыке.

— Aha, ahum…

Она взяла свою сумочку, стала рыться в ней.

— О!..

— А вот это, старина, послушай вот это!

И Блутке напел:

— Ritschi putschi titschi tatschi roum boum boum…

— Schon! — завопил разошедшийся, наконец, Форстетнер. Schon! Prima!

Княгиня Адольфини (род Адольфини дал церкви двух великих пап: Юлия IV и Александра IX) пыталась оторвать мужа от колен Жако. Но супруг цеплялся за него.

— Нет, нет, немного мне теперь…

— Жако, сокровище, кого ты предпочитаешь, мужа или жену?

— Плевать я хотел на них, — презрительно отмахнулся Жако. — Оба противные.

Вос, сидевший рядом, внезапно обернулся и схватил Андрасси за руку.

— Все, с меня хватит, — сказал он. — Хотя Мейджори и прелесть, вечера у нее дома заканчиваются всегда вот таким образом.

А немец все пел и пел. Форстетнер аккомпанировал ему, стуча кулаком по корпусу фортепиано.

— Послушай, — обратился Вос к Андрасси. — Пойди, отвлеки ее хотя бы на минуту, пригласи ее потанцевать, чтобы мне удобнее было смыться.

— Но, — смутился Андрасси, — я думал…

Вос несколько раз постучал себя кончиками пальцев по подбородку, показывая, как ему все это надоело.

— Ничего и ни в коей мере. Я удираю, я смываюсь, я больше не могу.

Андрасси послушно направился к Мейджори, наклонился к ней. Она подняла свои огромные глаза. От нее исходил сладковатый болотистый запах духов, который, как бы непроизвольно, переходил в перегар виски.

— Можно вас пригласить…

Немец и Форстетнер орали, что есть мочи:

Ja, Ja, Susanna,

Was ist das Leben doch so schon.

Ja, Ja, Susanna…

— Можно вас пригласить?..

Мейджори выпрямилась, посмотрела поверх плеча Андрасси.

— Станни!

Она закричала так сильно, что все замерли.

В тишине слышно было только, как стукнула не успевшая вовремя закрыться челюсть немца, а на верхней ступеньке маленькой лестницы — невинный серебристый смех Бесси.

— Станни!

И Мейджори зарыдала.

Снаружи очень ясная луна изливала свой золотистый свет на безмятежно спокойное море.

Да, есть еще море. Ведь Капри — остров, а значит, есть еще и море. И поскольку остров не слишком большой, то море здесь повсюду. В конце каждого переулка, за каждым окном, за агавами, под каждой террасой, между виноградниками, в конце любой дороги, в просветах листвы, за огородами. Море. Всегда и везде. О нем даже забываешь. В очень жаркие дни — купание, пляж. В ветреные дни оно шумит, шумит и посылает своих маленьких белых лошадок, свои буруны на штурм скал — грива по ветру, пена у рта. Но в последние дни не было ни бури, ни сильного солнца. Спокойная, невразумительная погода. Море — ровное, как простыня свежезастеленной постели, без единой морщины, без единого шепота. Такое, что о нем можно забыть.