Капли великой реки - [25]

Мне кажется, что тогда шёл процесс искоренения всего, что можно назвать чувствительностью, лирикой, эмоциями, сантиментами. И поэтов это тоже касалось в равной мере.

Если сейчас, через пятьдесят лет, мы оглянемся вокруг и посмотрим на результаты того, как отчаянно мы стремились к иссушенному обществу, иссушенному стилю и таким же человеческим отношениям, то увидим, что нам всё это блестяще удалось, но тут же не может не возникнуть ощущение горечи и раскаяния.

И в человеческих связях, и в литературе, да и в обществе в целом царит такая сушь, что, кажется, вот-вот пойдут трещины, — такой мир мы построили.

Так каким же будет мир, в котором нам предстоит жить дальше?

Выше я уже говорил о «грандиозном конце века», какой случается не чаще раза в тысячелетие, так вот, я думаю, что перед нами снова раскинулось послевоенное пепелище и чёрные рынки. Я не могу избавиться от ощущения, что всё это уже есть рядом с нами, только мы не видим.

Перед нашими глазами на самом деле развалины городов. Хотя мы видим возвышающиеся небоскрёбы, яркие праздничные акции, засилье моды, но на самом деле это пепелища и чёрные рынки. Я думаю, нам не повредит хоть отчасти это осознавать.

Поэтому начинать нам придётся с нуля. Всё, что в настоящее время существует, надо стереть из своего воображения, нам опять предстоит возродить на голой пустоши новую жизнь.

Произносящий подобные слова, должно быть, представляется каким-то сектантским оракулом, но таковы мои ощущения. В такой век мы живём. Однако другим я своего ощущения не навязываю. Ощущения у каждого человека свои, у всех разные.

Возьмём, например, песни. Нет одной такой песни, которая во всём мире стала бы символом нашего времени, которая задевала бы сердце каждого. Возможно, мне скажут, что я не прав, просто с годами притупилась восприимчивость. Но сам я так не думаю. Даже если и есть люди, которые такую песню знают и, слушая её, от всей души наслаждаются, чувствуя, как мелодия заставляет трепетать всё тело, мне заранее хочется сказать им, что было время, когда песни в десять, в сто раз и больше значили в нашей жизни.

В наше время власть песни ослабела. Почему бы это? Потому, я думаю, что теперь есть лишь песни, любимые отдельными группами людей, образовавшимися в обществе застывшими сегментами. Может быть, кому-то это будет неприятно, но нет сейчас песни, которая вошла бы в сердца всех людей и дала им почувствовать, что они все вместе жили в одно время. Впрочем, это и не удивительно.

Но когда-нибудь такая песня может и родиться. И время, когда она появится, скорее всего, будет для Японии несчастливым временем. Правда, может так статься, что именно в несчастливое время человек в полной мере ощущает, что он по-настоящему живёт. В привычных сомнениях я краем глаза наблюдаю за всеми поворотами в течении нашего века.

Прочитав утром газету, вздыхаю: «Э-эх!» Новости все такие, что нельзя удержаться и не вздохнуть. Что толку произносить разные слова? «Э-эх! Ну дела…» — поникнув плечами, только и исторгнешь из глубины сердца стылый, как зимняя вьюга, вздох.

Так встречаешь утро, а вечером опять слышишь по радио и телевизору всякие новости, и снова: «Э-эх! Ну Дела…» Ещё глубже вздохнёшь, чем утром, только что Не взвоешь.

Глубокий, тяжкий вздох, похожий на стон, который вырывается из груди человека, когда невозможно облечь чувства в слова, в Древней Индии обозначали словом «каруна». В Китае это слово перевели на свой язык и обозначили иероглифом «страдание».

Обычно слово «каруна» (страдание) толкуют как обозначающее чувство, которое человек не в состоянии выразить словами и невольно выражает глубоким, тяжким вздохом, так вот, мне кажется, что сейчас настал век «страдания».

На днях я побывал в гостях, и в этом доме, в нише для картин, висел свиток. Картина тушью в китайском стиле, кажется силуэт человека. «Что здесь нарисовано?» — спросил я хозяина, поскольку не был уверен. «Ну и ну, беда с этими современными литераторами! Наверху ведь написано — прочитать можете?» — ответил хозяин.

Действительно, два иероглифа были начертаны вверху свитка, но я их прочесть не сумел, уж очень большой мастер писал. «Простите, а что здесь написано?» — спросил я, краснея от стыда. Мне объяснили, что это иероглифы «страдание» и «слёзы», а вместе они означают «горестно плакать». Под ними нарисован был мудрец Бодхидхарма, оказывается, это была так называемая «картинка с Дарумой».[31] Ну, про такие картинки и я знаю. Но обычно на картинках Дарума изображён с юмором, вид у него несколько комический, а на этом свитке лицо Дарумы искажала гримаса.

«Странное у него здесь лицо, правда?» — спросил я, и мне пояснили, что это «плачущий Дарума». Хозяин сказал, что эта картина, на его взгляд, хорошо отображает сущность нашего времени, потому что век нынче такой, что даже мудрец Дарума плачет. Иероглифы «горестно плакать», начертанные на этом свитке, надолго запечатлелись в моём сердце.

Так вот оно что! Значит, нынешний век — век горьких слёз? Век, когда даже Дарума плачет? Да, так оно и есть. Даже Дарума, окружённый комическим ореолом персонаж, охвачен чувством, именуемым «каруна», — невольно вздыхает, глубоко и тяжко. Всё потому, что через полвека после окончания войны неописуемые словами трагедии и катастрофы одна за другой обрушиваются на нас, точно цунами, начало этому положило страшное землетрясение в Кобэ.