Капка - [3]

Мы поужинали. Нюрка, Мишка и Сергунька улеглись на печи спать. А мы с мамой сели за стол и стали раскладывать деньги по кучкам.

- Это тебе на осеннее пальто. Старенькое-то совсем пообтерлось, проговорила мама и отодвинула в сторону небольшую кучку. - Это вам с Нюрашкой на ботинки, да смотрите летом не носите их - берегите к осени. Летом в ботинках жарко. Это Нюрашке на школьную форму. Осенью она уже в школу пойдет. Осенью... - Мама задумалась.

- Мам, а чем мы свинушку кормить будем?

- Колхоз молока нам станет давать. К осени она у нас вырастет большая и... - Мама поперхнулась, закашлялась и замолчала.

- И что, мама?

- Пойдем, дочка, спать.

Мама сложила все деньги в одну стопку, завернула их в тряпочку и убрала в сундук.

Я забралась на теплую печку, потеснила Нюрку и легла, но спать мне не хотелось.

В боковое окно, прямо в наше задымленное зеркало, смотрелся мартовский месяц. Где-то на улице тренькала балалайка. Ближе, ближе. И вдруг струны зазвенели совсем близко. Толпа парней выдохнула частушку:

Занавески тонки, редки,

Чернобровую видать.

Молчание. Скрип шагов. Струны балалайки плясали перебор:

Как бы с этой чернобровой

Вечерочек погулять.

И снова скрип шагов, говор, смех.

Прошли. Тишина.

А месяц все смотрелся в зеркало, рябое зеркало.

"Интересно, а я чернобровая или нет?"

На соломенной подстилке в уголке похрюкивал поросенок. Наша будущая большая свинья.

Нюрка во сне с кем-то дралась и толкала меня в бок кулаками.

- Мам. Ма-ма.

- Что, Кап?

- А где поросеночек станет жить?

- До тепла дома побегает, а там соорудим ему во дворе хлевушку и вынесем. До тепла недолго осталось. Спи.

Я закрыла глаза. Скоро тепло.

* * *

Но мама ошиблась. Тепло наступило не скоро. Прошел март. Грачи прилетели, а снег и не думал таять. Окаменел - хоть топором руби. По утрам морозище - зима позавидует. А так хотелось тепла. Поросенок надоел нам. Поначалу с ним было забавно и весело. Мишка с Сергунькой поили его молоком, играли с ним. Таскали его за уши, за хвост, бодались.

Поросенок рос не по дням, а по часам. Первым от него начал спасаться Сергунька. Ходил он на своих кривых ногах еще не совсем уверенно, и поросенка это забавляло. Ему нравилось, как Сергунька шлепался на пол. Шлепнется и на четвереньках удирает, а поросенок прыгает вокруг него, визжит от радости и ковыряет его своим упругим розовым пятачком.

Загонит Сергуньку на лавку, к Мишке начинает приставать. Но Мишку с ног не скоро свалишь. Ему уже четыре года, он здоровый битюг. Все же к концу марта поросенок и Мишку загнал на лавку.

А Нюрка только посмеивалась. Ей хорошо. Сергунька с Мишкой ноги подожмут и смирненько сидят на лавке рядком-ладком. Следить за ними не надо. Однако и Нюрке недолго радоваться пришлось. Поросенок и ее донял. И стал он полновластным хозяином в доме.

Нюрка, Мишка и Сергунька безвылазно сидели на печи.

А весна все не шла и не шла. Видно, заигралась где-то и забыла про нас. "Теперь уж не только мы, вся природа ждет тепла", - говорила мама. А тепло пришло только в середине апреля.

Пришло в ночь, с дождем.

Снег стаял за три дня. В оврагах и долинах заклокотала вода. Ручей наш превратился в бушующую реку.

Нас отпустили на каникулы.

В первые же дни каникул я навела порядок в своем игрушечном "царстве". Оно было за нашим сараем на пустыре, в высоком полынном бурьяне, в заброшенном погребе.

Одна стена погреба обвалилась, а земля с потолка осыпалась. Но это ничего, это даже и лучше. Я разровняла землю, и погреб стал не таким глубоким. Между бревен на потолке светились длинные широкие щели. В них щурилось солнышко, и в погребе было светло и уютно. На дне погреба я постелила старый соломенный мат. И чисто и тепло.

В переднем углу, на трехногой табуретке, стоял начищенный до блеска мой волшебный самовар. Правда, он был без крана. Рядом с ним - кровать для кукол. А дальше вокруг всего погреба шли полочки, на которых были разложены и расставлены все мои богатства. Жестяные баночки, пузырьки, гладкие камешки, картинки, обертки из-под конфет и великое множество черепков фарфоровой посуды.

В глиняные стены погреба я вдавила разноцветные стекляшки и зеркальные осколки. И когда солнышко попадало в погреб, он весь мерцал и искрился. Счастливей меня не было никого на свете.

В "царстве" моем жили только хорошие люди. Дядя Рома, учительница Зоя Павловна, моя мама и, конечно, Колька. Он был у меня самым смелым, самым умным, самым красивым. Он был и шофером, и трактористом, и учителем, и врачом, и даже летчиком. Всем был Колька, потому что так хотелось мне.

Злые и нехорошие люди, попадая в мое "царство", становились добрыми. Плакали и раскаивались в своих поступках.

Шуркин отец, он печник и плотник, несколько раз приходил по моему хотению в мое "царство".

Я посмотрю на него строго-строго, ударю палочкой по волшебному самовару, притопну ногой и говорю:

"Опять, дядя Афанасий, пьешь?"

Он опустит голову.

"Пью".

"Опять весь инструмент свой потерял?"

"Потерял, девочка".

"Опять дома ругался и дрался?"

"Виноват".

"Опять тетя Груня с Зойкой дома не ночевали?"

"Прости Христа ради".

"Мучаешь ты их, дядя Афанасий, и сам мучаешься".