Капитаны в законе - [106]

– Иная грязь никогда не отстирывается, – начал было Михаил Ярославич.

– Это на княжеском одеянии, а на христианском по-другому, – поправил Петр. – А чтоб легче было, вспомни о Прощеном воскресенье. Там все друг перед другом каются и ничего. Считай, послезавтра оно для тебя наступит.

– Считай… Легко сказать, – вздохнул Михаил Ярославич. – Сам-то я ведаю, когда оно на самом деле должно быть.

– Ведаешь?! – ахнул Сангре, намеренно преувеличивая свое возмущение. – А ты часом заветы Христовы не запамятовал?!

– А при чем тут…

– При том, что для истинного христианина каждый день должен быть Прощеным воскресеньем, ибо возлюбить ближнего – главная его заповедь, а все остальные уже из нее следуют. Знаешь, один мудрец как-то сказал:

…Каждый поступок имеет значенье;

Только прощая, получишь прощенье…[44]

Князь почесал в затылке и озадаченно протянул:

– А ить верно. Ишь ты яко изогнул, – уважительно покосился он на Петра.

– Если верно, значит не изогнул, но выпрямил, – поправил его тот. – А когда человек навстречу шаг делает, другой призадумается, а там – как знать, может, и сам к тебе шагнет. Я уже Кирилле Силычу слова Екклесиаста напоминал, и тебе их готов повторить: «Время всякой вещи под небом». А от себя добавлю, что стать мудрым очень легко. Надо лишь точно угадать, что надлежит делать именно в это время: разрушать или строить, сетовать или плясать, раздирать или сшивать.

– И какое же ныне время?

– Обнимать, а не уклоняться от объятий.

Князь уважительно покосился на Петра.

– Эва, с каким подходцем могёшь. Таковского я и от отца Александра не слыхал.

Сангре пожал плечами.

– Потому что он в основном о духовном думает, как подобает священнику, а я и про мирское не забываю.

– Наговорил ты изрядно, – тяжело вздохнул Михаил Ярославич. – Ладноть, помыслю об изреченном тобой. Токмо…

Он нахмурился, очевидно представляя, что ему надлежит сделать, мрачно засопел и сурово крякнул. Тяжелые увесистые кулаки его сжались так, что побелели костяшки пальцев – вновь давала себя знать гневливая натура. Петр мгновенно оценил ситуацию и решил сыграть на упреждение, грозно рявкнув:

– Да все я прекрасно понимаю! Себя ломать – это ж какую силищу внутри иметь надо, какую волю! – специально повысил он голос, изображая бурное волнение, и даже вскочил на ноги. – А как иначе?! Нет, вот ты скажи, как?!

Демонстрируя гнев, он принялся нервно ходить по шатру, продолжая громогласно возмущаться и тем самым предупреждая возможную вспышку княжеского гнева. Пусть получится, как при тушении лесных пожаров, – пал, запущенный навстречу основному огню. И ведь удалось ему задуманное – угомонился Михаил Ярославич. Более того, даже сам успокаивать Петра принялся.

«А если он сейчас пойдет советоваться с боярами, включая Кириллу Силыча, который должен поддержать мою идею – тогда и вовсе ой! – понадеялся Сангре и облегченно вздохнул: – Теперь можно и на базар катить».

Глава 26 Разносторонний мушкетер

Базар, к тому же походный, временный, был бестолковым и обширным – раскинулся чуть ли не на километр. Хватало там и палаток, и обычных лотошников. А уж лица… Каких только не встретишь. Тут тебе и носатые армяне с белозубыми грузинами, и надменные азиаты: бухарцы, самаркандцы, выходцы из Мерва, Ургенча и прочих городов Маверенахра, чуть поодаль – смуглые генуэзцы, надменные венецианцы, радушные греки, льстивые ромеи, а еще дальше – невозмутимые арабы, а пройти чуть вперед – вспыльчивые касоги и горячие аланы. Хватало и русичей.

Но больше всего насчитывалось представителей «богоизбранного» народа. Или так казалось от того, что они громче и настойчивее всех прочих зазывали к себе. А может потому, что они пребывали повсюду и торговали абсолютно всем.

Зато среди покупателей, разумеется, преобладали татары. Серебра у них, как подметил Сангре, практически не имелось, но они прекрасно обходились и без него, устраивая мену – товар на товар.

Петр вразвалку шел мимо, не подходя ни к кому из торговцев, ибо следовало тщательно выбрать подходящего, причем желательно сработать с первой попытки. Вторая – это край, предел, которого лучше избежать, ибо неизвестно насколько длинным окажется язык у того, первого, с кем не получится договориться.

Именно потому Сангре вообще ни к чему не приценивался и бродил в этом скопище, как могло показаться, совершенно бесцельно. Для начала он собирался услышать русскую речь, притом исходящую не от русича – еще чего, может признать кто-то из побывавших в Твери. И без того сопровождавший его «Папушник (Эльф-Сниегас остался с лошадьми) несколько раз предупреждал его:

– Боярин, левее впереди в двух саженях, тверской купец… Правее от тебя в трех саженях тоже на торжище тверском видел… Впереди ряд – не ходи в него – сразу двое стоят…

– Молодцом, Вовка, умница, – всякий раз приговаривал Петр. – И что бы я без тебя делал. Бди дальше. А московских, у которых мы покупали, точно никого?

– Я б вмиг подсказал, – смущенно, словно это была его вина, вздыхал Лапушник.

– И купца-литвина не видно?

– Не видно, – печальным эхом отзывался паренек.

– Ладно, не горит, – успокаивал себя Сангре.

И вдруг он остановился как вкопанный.