Капитан Марвел. Быстрее. Выше. Сильнее - [36]

– А, точно, – говорю я и протягиваю его ей.

– Знаешь, тебе не обязательно было это делать, – говорит она, не в силах встретиться со мной взглядом.

– Нет, обязательно, – я наблюдаю, как Мария, Бьянки и Пьерр заворачивают за угол и исчезают в кампусе. Нобл быстро пролистывает блокнот, изучая содержимое, словно пытаясь убедиться, что всё осталось в точности таким же.

– У меня вся жизнь перед глазами промелькнула, когда я подумала, что Дженкс на него лапы наложит, – призналась она, зацепившись за что-то в блокноте. Её взгляд смягчается, и её пальцы нежно поглаживают и передвигают что-то сложенное и спрятанное среди его линованных страниц. – Это так глупо. Я даже не знаю, зачем я вообще его сохранила. – Она смотрит на меня, решительно вздыхает и протягивает мне сложенный листок бумаги. – У тебя есть право знать, что именно ты защищала, – говорит она.

Я беру его. На ощупь бумага словно ткань, такая нежная и безнадёжно хрупкая. Я аккуратно разворачиваю листик и обнаруживаю детский цветной рисунок – одетая в костюм астронавта маленькая девочка с огненно-рыжими волосами парит между звёзд. Я гляжу на рисунок, и у меня на глаза наворачиваются слёзы. Ручки-палочки, зигзагообразный овал тельца, неровная красная улыбка, протянувшаяся по всей ширине гигантской головы.

– Это прекрасно, – выдавливаю я из себя.

Вот что я забыла. Вот кого я забыла. Всё своё детство я рисовала себя и самолёты. Я в самолёте. Я рядом с самолётом. Я – самолёт. Стены и холодильники были завешаны слоями самолётов. Штабель за штабелем. Ручки-палочки, неровная улыбка по всей ширине моей гигантской головы в форме картошки. Я парю в ярко-голубом небе рядом с круглыми, пухлыми облаками и бананово-жёлтым солнцем, одетым в гигантские, не по размеру, солнечные очки.

Я возвращаю рисунок Нобл. Она аккуратно складывает бумажку и осторожно кладёт её в середину блокнота. Закрывает его, прижимает к груди и крепко обнимает.

– С тобой всё будет в порядке? – спрашивает она.

Такой простой вопрос.

Меня подмывает выдать совершенно адекватный ответ о том, что всё со мной будет нормально. Быть бойкой, быть крутой. Смахнуть себя всё, что я узнала о себе с тех пор, как пришла сюда и до тех пор, пока я не узнаю, получила ли я лицензию пилота- любителя, и пока не пройду вступительные в «Летающих соколов», и пока не получу всё, чего хочу.

Но ничто из этого не имеет значения, если вот та, кем я должна стать, чтобы этого достичь.

Мои мысли возвращаются к драгоценному рисунку Нобл. Обратно к моей детской, практически полностью увешанной рисунками будущего, в котором я хотела только одного – летать.

Не Дженкса. Не зарекомендовать себя. Не стучать в дверь, которую никто не собирается открывать. Я вспоминаю неровную улыбку, занимающую самое большое место на странице.

Радость.

– Я работаю над этим, – говорю я. 

ГЛАВА 15

Когда я занимаю место за нашим обычным столом в столовой, там вовсю идёт полномасштабный спор о том, чья семья лучше готовит. Мы уже не в первый раз играем в эту игру – когда ты тоскуешь по дому, вкусная еда обычно приходит на ум в первую очередь.

– Ребята, вы просто безумцы, – бормочет Дель Орбе, набив полный рот ростбифа, – если бы вы только попробовали хоть один кусочек печально известного отцовского сан- чочо... – его бормотание обрывается, как только я сажусь за стол рядом с Марией.

Воцаряется тишина, все смотрят в свои подносы, а моё лицо пылает. Я умудрилась развалить единственную группу людей, которых могла бы назвать настоящими друзьями. Я и мой дурацкий, неконтролируемый норов. Я не смогу улететь от этого. Я не смогу уехать от этого. Я не смогу убежать от этого.

Мария нарушает тишину первой.

– Дель Орбе, умоляю, ты не попробовал настоящей еды, пока не отведал супа гумбо моей бабушки, – громко говорит она.

Мария пихает меня локтем в бок, улыбается уголком рта, и меня охватывает облегчение, а на краешки глаз наворачиваются непролитые слёзы.

Слова Марии вызывают целую какофонию возражений и протестов (она знала, что так и будет). Пьерр описывает бычьи хвосты, от которых просто слюнки текут и которые его бабуля с любовью готовила для него, а Бьянки отбивается от остальных историями о ньокки его бабули. Среди всей этой какофонии я молчу, позволяя знакомым голосам окутать меня словно кокон, пока я отчитываю себя за то, что рискнула всем ради собственной эгоистичной гордости.

К тому моменту, как обед заканчивается и мы вываливаемся из дверей столовой на улицу и направляемся к библиотеке Макдермотта для нашей ночной учебной сессии, мне требуется пространство. Я бормочу свои извинения и иду... куда глаза глядят. Куда угодно. Мои друзья – милосердные, замечательные люди – могут смириться с моим поведением, но я – нет. Моё поведение заставило меня задуматься, а думается мне всегда лучше в одиночестве.

Чего мне хочется – так это сидеть на красочной скамейке и смотреть на внушающий трепет закат. Мои волосы могли бы выбиться за пределы пучка и принять романтическую форму на ветру, а единственная слеза драматически сползла бы по щеке, когда на меня, наконец, снизошло бы полное понимание и осознание смысла жизни.