Капитан - [79]

«Берегись автомобиля» насмотрелся?» — чуть было не брякнул я. И вдруг во мне словно отпустило пружину — я все понял…

С почты мы шли к причалу вместе, и Чумаков рассказал о себе. Оказалось, что он сам воспитывался в детдоме Мценска.

Там же и жил позже с семьей. Потом сосед поманил на Восток рублем. Поехал сначала на год. Зазноба появилась. Долго тянул, прежде чем написать жене правду. Развелись. На мальчишку ползарплаты отсылал. А зимой сынишка, первоклассник, катаясь с горы на санках, угодил в речную полынью. Спасти не удалось, и бывшая жена, не вынеся удара, слегла, истаяла как свеча. В произошедшем Виктор винил себя, топил свое горе водкой, глушил печаль в работе. Пробовал создать новую семью — не получилось, не смог перешагнуть через память. После поездки на родину еще больше замкнулся. С того времени и стал переводить деньги, слать посылки в детский дом, где когда-то сам воспитывался…

На причале перед нами выросла высокая фигура. Слегка покачиваясь на ногах, моряк неуверенной походкой подошел к Виктору Чумакову. Я узнал Витиного моториста.

— Слышь, капитан, вот… — он пошарил в карманах куртки и, вытащив пачку квитанций, протянул Виктору: — Тут за все месяцы… Виноват. Любовь — это не только цветочки, ясное дело…

Виктор исподлобья взглянул на него:

— Ясное дело… По всему Союзу тебя разыскивали…

— Мне с детства нравится игра эта… в жмурки, — осклабился моторист. — Возьми, капитан, обратно на буксир. Больше не подведу.

— Подведу, не подведу… Эх ты, — внешне спокойно, но с внутренним ожесточением сказал Виктор. — В одну и ту же воду дважды не ступают… Играй в свои жмурки на другом фарватере. Себе разбитой семьи не прощу, а уж от твоего крохоборства с души воротит.

Моряк в растерянности остался стоять на причале, а Виктор повел меня к себе на буксир.

В каюте, аккуратно прибранной, я спросил его:

— Ты чего с ним так круто?

— А-а! Подонок! — отмахнулся Витя и заходил по ковру. — Холостяка из себя строил. Я ему доверял, а он, гад, от уплаты алиментов укрывался. Дитя сладить ума хватило, а кормит пусть дядя. — Капитан некоторое время стоял не шевелясь; в вислых плечах и руках, тяжело опущенных в карманы, чувствовалась усталость. — Когда я об этом прознал — вмиг вышиб с буксира.

— А может, стоило его простить, Витя? Кто в жизни не ошибался! Квитанции показывал…

— Правду говорят: тупо сковано — не наточишь, глупо рожено — не научишь. Дело не только в алиментах. После его ухода с буксира кое-что другое вскрылось.

Я взглянул на часы. В двадцать один ноль-ноль мне нужно было явиться на свой корабль, который стоял на рейде.

— Витя, мне пора, обещал быть к вечернему чаю.

Чумаков глянул в иллюминатор: смотри, мол, что в природе делается. Но тут же вздохнул. При чем тут, дескать, природа, если человеку надо.

— Придется звонить самому.

Он оделся и ушел. Не успел я набросить шинель — Витя Чумаков уже в дверях стоит:

— Оперативный дал «добро». Уперед!

Как только буксир отошел от причала, Чумаков подозвал меня, кивнул на компас:

— Следи, чтобы на румбе было двести семьдесят. Выйдем прямо на твой пароход.

И точно. Минут через пятнадцать из тумана показался огромный борт корабля. Неистово работая машинами, буксир подвернул к трапу и прижался к кораблю, будто детеныш к матерому киту.

— Витя, пошли ко мне в гости, — предложил я.

— Не могу. Там, на берегу, может, еще кто застрял.

Поднимаясь но трапу, я услышал такое знакомое:

— Уперед!

Сон Стеньки Разина

Никто не ожидал такого обильного снегопада на пороге весны. Не верилось, что могло выпасть столько снега за одну ночь. Черные стены домов, темно-зеленые от патины бронзовые статуи прикрывали глубокие морщины проулков, врезавшихся в ослепительно белое лицо Праги, и вся она походила на строгую старушку, зачем-то снявшую чепчик с седых волос.

Утром город выглядел притихшим, незнакомым. Длинные вереницы машин двигались по улицам в этот ранний час осторожно, с нахлобученными шапками снега, в расчищенных передних стеклах виднелись напряженные лица водителей. Снег еще не таял; солнце едва-едва принялось за работу, разбрасывая искры, слепящие и радужные, будто вольтова дуга сварки делала первые надрезы на белой поверхности.

В общем потоке машин, выезжающих из Праги по Карловарскому шоссе, большой бело-голубой корпус «Икаруса» особенно выделялся. На фоне чистого снега, не загрязненного пока, автобус смотрелся гордым лебедем. Казалось, стоит ему выбраться из городской толчеи, помчаться по трассе — и сзади единой строчкой останутся соединенные им голубой цвет неба и белый — земли. Но автобус не спешил порадовать пассажиров, и они считали, что водитель попросту осторожничает на скользкой брусчатке.

С утра разъяснилось, но голова у водителя автобуса Карела Новака все еще побаливала, как случалось обычно при перемене погоды: старая контузия служила ему лучше всякого барометра, и продолжительность болей определялась непогодой. Не выглядывая в окно, Карел мог совершенно точно сказать, идет ли снег или дождь.

Но и теперь, хотя погода и установилась, крепко ломило в затылке. Чтобы Милена, гид, с которой сегодня совершал поездку Карел, не заметила этого, он массировал затылок небрежно, словно поправлял и все никак не мог приладить на затылке кепку. Со стороны казалось, что он то сдвигал ее на лоб, то снова натягивал поглубже.