Капитан флагмана - [96]

– Скажите, чему вас учили в институте? – спросил он после долгой паузы.

Этот вопрос заставил ее повернуться к нему. И опять она почувствовала растерянность. «У этого человека удивительная способность ошарашивать вопросами».

– Нас обучали многому. И физике, и химии, анатомии и физиологии… Потом нас учили распознавать болезни и лечить их.

– Вот видите, вас учили распознавать болезни и лечить их. Понимаете, ле-чить. – Он сделал ударение на последнем слове.

– Нас еще учили, что медицина не всемогуща, что есть болезни, против которых мы бессильны. И еще нас учили, – продолжала она, уже не спуская глаз с Будалова, – распознавать страдания – не только боль, а и то, что ее сопровождает – смятение, безысходную тоску и страх. Они порой невероятны, эти страдания. Перед ними бледнеют даже изощренные пытки средневековых инквизиторов и все, что творили в застенках своих лагерей смерти фашисты.

«Вот теперь, кажется, она очнулась немного, – подумал Будалов. – Она стала наступать. Это хорошо. Самое главное – вывести ее из оцепенения. Теперь можно попытаться поговорить с нею более откровенно. Черт возьми, мне еще никогда, никому так не хотелось помочь, как ей!»

– Если бы вы не сказали о том, что сделали, можно было бы узнать истинную причину смерти? – спросил он.

– Я не думала об этом.

– Подумайте сейчас.

– Конечно, если бы возникло подозрение и сделали анализы крови, то обнаружили бы токсичную дозу наркотала. За такое короткое время даже нормальная доза вряд ли всосется, а та, которую я впрыснула… Но, чтобы выявить наркотал, нужно произвести специальные, очень тонкие исследования. Наша лаборатория таких не делает.

– Зачем же вам понадобилось говорить о том, что вы сотворили? – спросил он резко, решив, что сейчас надо говорить без обиняков. – Задумали оборвать страдания, оборвали – и все. Неужели вы не знали, что вокруг этого подымется? Зачем вам понадобилось рассказывать обо всем? Или это бравада?

– Не знаю, поймете ли вы, – произнесла она. – Я очень любила свою мать. Понимаете – очень! А она учила меня никогда не лгать. И вот я не хочу лгать. И, простите, зачем вы так долго допрашиваете меня, когда все ясно?

– Кому ясно?

– Всем.

– Может быть, всем и ясно, но мне многое невдомек. Конечно, если вы устали…

– Да нет же, продолжайте. Пожалуйста, продолжайте.

– Хорошо, – согласился он. – Только у меня к вам просьба: продумывайте тщательно каждый свой ответ. Ведь у нас не простая беседа, а допрос.

– Я не испытываю никаких затруднений, – сказала она. – Спрашивайте, пожалуйста. Я ведь не протестую, я только не понимаю, зачем это нужно, когда все ясно.

– Если бы на месте вашей матери, – начал он после продолжительного молчания, – была другая женщина с таким же заболеванием, такими же страданиями, короче – полная идентичность. Вы с нею поступили бы так?

– Нет, конечно, – ответила она, задумываясь. – Нам ведь часто приходится видеть тяжелобольных, невероятно страдающих и совершенно безнадежных. И родственники иногда обращаются к нам с просьбой прекратить страдания. Некоторые даже требуют, предлагают расписки и другие гарантии того, что не будут в претензии. Но разве кому-нибудь придет в голову…

Она замолчала. Он тоже молчал, решив, что она еще не все сказала.

Она сидела, глядя прямо перед собой, перебирая концы своего тонкого шарфа. И Будалову показалось, что она и в памяти своей что-то перебирает, пытаясь найти очень важное. Вот отыскала наконец и обрадовалась, даже чуточку вперед подалась.

– Недавно у нас умерла женщина, – тихо и задумчиво произнесла она. – Опухоль пищевода. Об операции и речи быть не могло. Чтобы она не умерла от голода, ей сделали отверстие в желудке. Это называется гастростомия. Родственники по три раза на день приходили, чтобы покормить ее. Так вот сын – он слесарем работает на мотороремонтном, хороший такой парень – спрашивает: «Неужели нельзя прекратить эти муки?» Я сначала пыталась ему объяснить, а потом отругала. А он: «Вы же, говорит, врачи. У кого же искать человечности, как не у вас?» И расплакался. Знаете, каково смотреть, когда взрослый мужчина плачет, особенно если это крепкий, мужественный человек. А он именно такой. Я его долго потом успокаивала, обещала сделать все, чтобы помочь, снять боли, но у меня и мысли не было… Да нет же, я бы никогда не смогла.

– Как же вы здесь смогли?

Она посмотрела на него, и опять в ее больших глазах промелькнуло недоумение.

– Это же мать…

– А ведь если по совести, вы со всеми должны быть как с матерью. Я знаю одного очень авторитетного врача, который, уверяя родственников, что для больного все сделано, говорит, что даже для родной матери он бы не смог сделать больше.

– Андрей Григорьевич так говорит.

– Да, Андрей Григорьевич. Вы с ним согласны?

– Конечно.

– Где же логика? Ведь если рассуждать логично…

– Бывают ситуации, при которых самая неумолимая логичность в том и заключается, что нет никакой логики.

– Да, бывает, – согласился Будалов и неожиданно спросил: – А какое отношение имеет ко всему этому случай на болоте?

Она вздрогнула.

– Какой случай? На каком болоте?

– Вы же обещали говорить правду.

– Я могу распоряжаться собой, а тут… О чем вы, собственно?