Капитан флагмана - [94]

– Пожалуйста, располагайте мной, как вы сочтете нужным.

39

Галина привыкла к тому, что ее дни всегда заполнены до краев работой, книгами, библиотеками – городской и медицинской. Сейчас она ничего не могла – только сидеть на диване или, примостившись на кровати, смотреть перед собой на стену или в потолок и думать.

Тишина обычно успокаивает, легко снимает усталость и тревоги. Галину тишина раздражала, будоражила. Иногда ей чудилось, что эта тишина вдруг начинает звенеть, как пожарный колокол, как набат. В другой раз ей чудилось, будто она в паутине, липкой и беспощадной, в которой чем больше барахтаешься, тем безнадежнее запутываешься.

Она все время пыталась восстановить в памяти подробности той ночи. Но чем больше старалась, тем туманнее вырисовывались эти подробности, тем более невероятными и неправдоподобными представлялись они, иногда ей казалось, что все произошло во сне. Мерещилось, будто она и сейчас еще спит, что вот проснется – и кошмар тут же рассеется. «Всему причиной обреченность и боль», – думала она. Ей было невероятно, невыносимо, нестерпимо трудно. Она убеждала себя: «То, что я сделала, не жестокость, а милосердие. Люди не понимают этого, пока не понимают, но поймут. Всему причиной обреченность и боль, ну конечно же – обреченность и боль. Боль, боль… А что я знаю о ней, о боли? Знаю, что человечество, сколько оно существует, думает о боли со страхом и душевным трепетом. Об этом говорят древнейшие записи на каменных, на глиняных дощечках, на пергаменте, на папирусах…»

Она то и дело вспоминала лекции профессора – заведующего кафедрой хирургии – о том, что станется, если человека лишить боли. Беда станется. Наткнется на гвоздь, пробьет ногу и будет ходить себе, пока не заметит, что ботинок приколочен к стопе. Опасности будут подстерегать его на каждом шагу, нередко смертельные… Да, боль – в какой-то мере – большое счастье… Без боли не распознать болезнь, а не распознав, как лечить ее? Профессор говорил, что боль – сторожевой пес нашего здоровья, верный пес. А что, если он взбесился, этот пес?.. Профессор говорил, что мавр, сделавший свое дело, должен уходить. А если не уходит? Смириться? В отчаянии ломать себе пальцы, чтобы хоть немного приглушить гнетущее чувство беспомощности? Нет, смириться невозможно, а ломать пальцы – бессмысленно.

А что еще она знает о боли? Что боль всегда была орудием зла. Во все времена с ее помощью пытались сломить сопротивление человека, сокрушить волю. И только немногие могли устоять, такие, как легендарный Камо, например. О них слагали песни и книги, им посвящали стихи. Но их в общем-то было немного – таких, как легендарный Камо, которых не могли сокрушить ни боль, ни обреченность.

Да, боль всегда была орудием зла – и в то же время человек не может без боли. Профессор однажды показал больную, у которой левая рука была жутко изуродована. Гладкие, блестящие, будто из пластмассы, рубцы свели пальцы, притянули их к ладони так, что уже не разогнуть. В результате нервной болезни ее рука перестала ощущать боль. Во время стряпни, увлекшись разговором со своей соседкой, эта женщина не заметила, как положила руку на раскаленную плиту, спохватилась, когда запахло горелым.

Да, люди не могут без боли, и все же ничто так не угнетало, как боль. Это она делает человека слабым, беспомощным и всегда страдающим. Превращает жизнь в сплошную муку.

Она вошла в кабинет, где, склонившись над машинкой, сидел Сергей. Хрустнула пальцами и сказала:

– Господи, сколько еще бессмысленного в природе.

– О чем ты? – спросил он.

– Ведь у нее уже давно росла опухоль, но вначале боли не было, и потому все зашло так далеко. Потом, когда появилась боль, стало поздно. Какая-то нелепость. Наш невропатолог недавно рассказывал: отравился человек из-за тяжелой невралгии тройничного нерва. А ведь эта невралгия ничем не угрожала его жизни. В конце концов его бы избавили от страданий, в крайнем случае пошли бы на операцию, а он отравился…

– Ты должна перестать думать об этом, – сказал Сергей.

– Не могу. И боюсь, что это всегда будет со мной.

– И все же ты должна перестать думать об этом.

Она ничего не ответила. Повернулась и вышла. В голове ее звенели только два слова: «обреченность и боль», «обреченность и боль»…

Через некоторое время она опять вернулась в кабинет, остановилась против Сергея, посмотрела на него испуганно и сказала:

– Мне кажется, я схожу с ума.

– Ты должна овладеть собой, Галина. Сейчас это очень важно – взять себя в руки.

– Хорошо, я возьму себя в руки…

Позвонил Будалов и попросил Галину прийти.

Она этого ждала. Она только не знала, что это случится так скоро.

– Мы даже не поговорили с тобой, – сказала она. – Как я должна держаться?

– Мне кажется, тебе надо быть предельно правдивой. Я хорошо знаю Будалова. Он… В общем, с ним надо быть предельно правдивой.

– Понимаешь, я совсем окаменела. И сейчас меня больше всего беспокоит, что я скажу папе, что я скажу людям.

– Ты всем будешь говорить одно и то же – только правду. И помни: я все время с тобой. У нас беда, и нам надо справиться с нею. И я хочу думать, что мы справимся. Я провожу тебя.