Капитан флагмана - [25]

– Когда этот фирмач придет, не пялить на него зенки. Работать как ни в чем не бывало. И вообще, как говорится, нуль внимания и фунт презрения. Зрозумило?

– Зрозумило, батьку, – попытался было подделаться под сына Тараса Бульбы Григорий Таранец, но Скиба посмотрел на него так, что у того появилось страстное желание стать человеком-невидимкой.

Джеггерс пришел около двенадцати. До обеденного перерыва оставалось совсем немного. Гостю объяснили, что он сейчас находится в одной из лучших бригад судосборщиков завода. Джеггерс попросил передать привет всей бригаде и ее почетному бригадиру.

– А ну-ка выдай, Лорд, – подмигнул переводчику Бунчужный.

Тот озорно улыбнулся и, выпрямившись, произнес таким тоном, словно перед ними был не простой бригадир-судосборщик, а по меньшей мере король в почетном окружении.

– Мистер Джеггерс, – произнес он подчеркнуто громко, – рад приветствовать лучшую бригаду судосборщиков и ее бригадира, глубокоуважаемого товарища Скибу – Героя Социалистического Труда, кавалера трех орденов и шести медалей.

– Пошел бы ты знаешь куда, сынок, – сказал Скиба.

– Перевести это высокому гостю, Василий Платонович?

– Не треба, – сказал Скиба.

Все было бы отлично, если бы не тот шов, который пытался варить сегодня утром Григорий Таранец. Надо же, чтобы именно он привлек внимание гостя. Джеггерс присел. Правая нога вытянута, левая согнута, напоминая не совсем закрытый перочинный нож. Стал ощупывать шов, сантиметр за сантиметром… Скиба стоял неподалеку и, широко расставив свои крепкие ноги, произнес почти дружелюбно:

– Выбирала дивка – та выбрала дидька. – И добавил беззлобно: – А щоб ты був сказывся!

Джеггерс продолжал ощупывать корявый шов. Скиба наконец не выдержал и матюкнулся. Бунчужный резанул его взглядом. Тем временем Джеггерс переключился на другой шов – добротный. Нежно провел по нему пальцем, поднялся, что-то записал в свой блокнот и обратился к Бунчужному с виноватой улыбкой.

Лордкипанидзе тут же перевел:

– Мистер Джеггерс говорит, что свою карьеру в кораблестроении начинал с электросварки и до сих пор не может пройти мимо недостаточно аккуратного или, наоборот, очень хорошего шва. Он говорит, что этот второй шов варил большой мастер, художник, артист.

– Кто варил? – спросил Бунчужный, указав на понравившийся англичанину шов.

– Каретников Назар Фомич, – не то с укором, не то с обидой в голосе ответил Скиба.

Тарас Игнатьевич нахмурился, но тут же согнал со своего лица выражение досады и произнес негромко:

– Про того, кто этот корявый шов варил, не спрашиваю. Сам узнай и поговори с портачом. Если я поговорю, плохо будет.

– Новичок варил.

– Ты это кому другому скажи, Василий Платонович.

Джеггерс задал еще несколько вопросов и ушел, заявив на прощанье, что очень доволен знакомством со знаменитой бригадой.

Во время обеденного перерыва Гриша предложил бригадиру:

– Пошли на реку, дядя Вася, искупаемся, посидим у воды. До начала работы минут сорок.

Скиба несколько секунд помолчал, глядя на Таранца, потом вздохнул:

– Ладно, пойдем, студент.

Пробираясь по мостикам мимо громоздящихся на тележках законченных и только начатых кораблей, они направились к блестевшей неподалеку Вербовой.

10

Небольшая отмель между двумя причалами. Белый песок звонко хрустит под ногами. Голубоватые волны Вербовой игриво набегают на берег и откатываются, оставляя влажный след.

Григорий задумчиво набирал полную пригоршню песка и пропускал его между пальцами.

О том, что он рано или поздно попадет в бригаду Скибы, Таранец знал. Только не знал, что так быстро подружится он, студент вечернего литфака, и знатный бригадир судосборщиков стапельного цеха. Скибу восхищало мастерство Таранца. Он гордился, когда слышал по радио или читал в газете его стихи, словно это не Григорий Таранец, а он, Василий Скиба, сочинил их. А когда Гриша подарил бригадиру свой первый сборник с автографом, тот расчувствовался до слез. Впрочем, они всегда удивлялись друг другу. Григорий не мог понять, как это бригадиру удается организовывать работу бригады так, что день был всегда заполнен под самую завязку, как говорил мастер. А Скиба не мог постичь, как удается Григорию из простых, на первый взгляд, обыденных слов составить песню, да еще такую, что и в клубе самодеятельный хор поет, по радио исполняют и по телевидению.

Да, Скиба любил Таранца. Хотя в характере этого молодого человека много было непонятного ему.

– Что-то у этого парня не так, как у всех, – вырывалось порой у бригадира. – Чем-то он мне норовистого жеребца напоминает… И телом хорош, и в работе вынослив, а вдруг задурит невесть отчего – и нету с ним никакого сладу: то понесет очертя голову, то выбрыкивать начнет. То вдруг так шарахнется в сторону, что оглобли – в щепки.

Григорий мог работать. С огоньком. И хватка у этого парня ко всему в судосборке была его, скибовская. Приглянется к чему-нибудь новому, потом возьмется – и горит работа под руками. Нравилось это Скибе. А вот что мог ни с того ни с сего задурить, мастеру нахамить, деньгами пылить на купеческий манер, не нравилось. Рабочий человек должен всегда в себе самостоятельность иметь. А у Григория – все под настроение. Хорошее настроение – ладится. Чуть испортилось – и прет из него дурь. Такая дурь, что иногда в морду съездить хочется. А больше всего не нравилось Василию Платоновичу, что студент, как он величал Таранца, к рюмке любил прикладываться. Рабочий человек во всем должен меру знать. Бывает, что и выпить не грех, а только и тут надо себя «шануваты», нет ничего легче, как из-за этой выпивки свою честь унизить.