Капитан Брамы - [20]

Отец Иван порылся в своем дипломате и извлек на свет Божий пачку чая, луковицу и два засохших пряника.

— И это все?

— Все — сказал отец Иван. — Будем поститься. Как раз Великий Пост.

Мы выпили по чашке крепкого чая и съели по прянику. Однако вместо того, что б хоть немного насытиться, я, напротив, почувствовал острое чувство голода. Крепкий чай согрел и взбодрил организм. И вслед за оживлением телесной жизни пришло здоровое ощущение голода.

Но больше всего доканывал холод. Казалось, что он проникает в самую душу и там леденит чувства и мысли. Делает их вялыми и тупыми. А вместе с голодом еще и мучительно тупыми, животными.

Камин работал на полную весь вечер, но температура в нашей крохотной комнате не повысилась ни на один градус.

Весь вечер мы просидели над камином, не раздеваясь, в куртках. Однако чудо финской техники могло согреть лишь наши озябшие руки, а уже в спины нам дышал ледяной холод. Видимо стены общежития за короткую, но ветреную и холодную зиму успели промерзнуть до основания. Теперь прогреть их не так-то просто.

Спать также легли в куртках. Мало того, пришлось еще достать шапку и ее напялить. Мерзла даже голова. В замерзшей голове навязчиво крутилось строка из песни Гребенщикова: «Боже, храни полярников с их бесконечной зимой…»

— Хорошее начало для нашей миссии, — сказал в ледяной сумрак отец Иван. — Осталось нам замерзнуть здесь, и будем мучениками. Представляешь? Какой шум поднимется. Епископу сообщат. Епископ соберет епархию и скажет: поп Иван и его псаломщик, так старались задание выполнить, что замерзли насмерть. Представляешь?

Я живо себе представил, как утром находят наши замерзшие тела, как собирается епархиальная комиссия, дабы почтить двух великих мучеников, что умудрились в конце марта замерзнуть насмерть. И ни где-то там, в степи, а в обычном общежитии.

Картина получалась столь нелепая, что я улыбнулся и тут же рассмеялся. Батюшка, впрочем, то же хихикал. Не знаю, но от смеха стало как-то теплей. Я даже и не заметил, как задремал.

Снился мне Николай, что выходил, улыбаясь из Брамы. А в руках нес полный казанок горячей вареной картошки.

Спустя какое-то время Николай приснился вновь. Он опять выходил из Брамы. На этот раз в руках у него был большой горшок с землей, а в горшке росло то самое белое дерево, что было в моем видении возле Брамы.

Николай аккуратно поставил горшок на землю, наклонился и стал что-то искать в сухой прошлогодней траве. Я двинулся к нему, но он (как это бывает обычно во сне), вдруг куда-то исчез.

Передо мной вновь возник Холм, из моего видения. Вершина Холма была озарена мягким звездным светом — в небе горели необычайно крупные жемчужные россыпи звезд.

И опять я увидел те три дерева, из видения. Они вновь хотели мне что-то сказать. И, кажется, я их почти понимал.

А потом белое дерево сдвинулось с места и как бы пошло. Дерево не то что бы шагало, как человек, а как бы тихо плыло, прямо по земле. Но при этом слегка покачивалось и размахивало ветвями — точь-в-точь как это делаем мы, при ходьбе. Все это смотрелось крайне необычно.

Белое дерево повернулось в мою сторону, и уже совсем человеческим жестом попросило следовать за собой. Два других дерева куда-то пропали.

Я почувствовал нарастающую тревогу. И вспомнил, что сейчас должен налететь черный смерч. Но вместо смерча вспыхнуло невыносимое для глаз желтое пламя.

Пламя стремительно приближалось, убивая все живое на своем пути. Белое дерево в ужасе присело (чем окончательно напомнило мне человека), а я пробудился.

Гулко стучало сердце. Где-то, очень далеко, играла монотонная, пульсирующая рейв-музыка.

Интересно, кто может в этой глухомани слушать подобное? Скорее, шумит в ушах. Да, просто шумит в ушах… И все-таки, как все странно. Эти деревья из видения… этот Николай… Очень загадочный тип…

Я заснул снова. На этот раз спал без сновидений.

Темная завеса

Утром следующего дня мы с трудом оторвали деревянные окоченевшие тела от кроватей. Попили крепкий горячий чай без ничего. Минут через пять меня вырвало этим чаем. Взбунтовался пустой желудок. Однако под конец тонизирующий напиток все-таки взял свое. Не сказать, что стало совсем хорошо, но прогуляться по селу, делая при этом вид бодрых постников, вполне было можно. Например, до певчей.

Певчая жила на той же улице, что и мы, только с другого краю и почти в самом конце села. Выйдя из общежития, мы сразу же повернули налево, пересекли трассу, по которой прибыли сюда из Черноморки и двинулись в конец села.

Долго мы стучали в ворота дома певчей, но к нам так никто и не вышел, только собачка во дворе рвалась с цепи. Впрочем, было ощущение (и у меня и у отца Ивана), что в доме кто-то есть. Даже как будто занавески в окне колыхнулись.

— Хозяйка! — громко крикнул отец Иван. Но никто нам не ответил. Только налетел на нас легкий весенний порыв ветра и принес с полей запах вспаханной земли пополам с навозом.

Мы еще постояли какое-то время.

Я бездумно разглядывал гибкие лозы винограда, что тянулись из глубины двора к самым воротам и абрикосовое, готовое вот-вот зацвести дерево возле этих же ворот. Ворот, которые так перед нами и не открылись.