Капитан «Аль-Джезаира» - [5]

— Какое тебе дело до этого, коли уж ты решил перевести свою жену и детей с солнечной на теневую сторону жизни?

Вопрос этот старый Гравелли задал уже более умиротворенным тоном, без той жесткости, что звучала в прежних его словах. Банкир испугался, как бы не перегнуть палку.

Пьетро смутился, побледнел.

— Отец, отец! — сокрушенно простонал он. — Никогда, во веки веков, ничто не сможет нас разделить, считай ты далее, что все связи между нами перерезаны.

Старик слушал его безучастно, не проявляя никаких эмоций.

— Да, ты действовал скверно, — твердым тоном продолжал Пьетро. — Назвать иначе я это не могу. Образование, которое я получил благодаря тебе, заставляет меня смотреть на все иными глазами. Мне стали близкими великие идеи и цели, движущие человечеством; я изучал культурное наследие всех веков, научился отделять злое от доброго. Обращать людей в рабство — преступление, как преступление — и способствовать этому. Я знаю это. Но я не судья тебе, отец, а твой сын, и не ребенок больше, даже если ты меня все еще им считаешь.

Гравелли с легкой ухмылкой посмотрел на сына.

Молодой человек боролся с собой. Метался туда и сюда, не находя выхода.

Агостино Гравелли ждал.

Наконец глухо, устало, с хрипотцой в голосе Пьетро сказал:

— Я — Гравелли!

— Это значит?..

Вопрос был излишним. Отец победил.

— Это значит, что я готов для нашей семьи на все то, что и ты. Даже вопреки добродетели, — сказал Пьетро и, дрожа как в лихорадке, добавил, чтобы не оставалось более путей к отступлению: — Так чего же все-таки хотел этот незнакомец? Поделись, расскажи мне слово в слово. Я должен знать все. Ни о чем не умалчивай, ничего не приукрашивай!

Банкир рассказал. Больше между ними тайн не было.

— И ты уверен, что слова этого незнакомца не пустая угроза? — спросил Пьетро под конец.

— Безусловно. Ничто не спасет меня от мести этих людей, изъяви я им свою непокорность. С некоторых пор я пренебрегал исполнением договора. Не из тех отнюдь принципов, что выставлял ты. Они-то меня как раз не волнуют. Просто меня угнетали мои оковы. Да, дей посадил меня тогда в седло, это так, но ведь скакать-то я научился сам. Научился, но, к сожалению, переоценил свои силы. С сегодняшней ночи я твердо знаю, что перечить им не могу.

— Что же ты думаешь делать?

— Прежде всего я должен подумать, как защитить наше состояние. Чтобы не бояться за жизнь, когда снова начну служить Алжиру своими сообщениями. Но я страшусь нашего ночного визитера. До сих пор он работал только на дея. Однако случись вдруг, что они рассорятся или нынешнего владетеля свергнут, как это часто у них бывает, а новый отвергнет услуги этого проходимца, — тогда возникнет опасность, что этот человек сядет мне на шею. Я никогда не освобожусь от него. Что можно сделать? Все зависит от того, кто из нас двоих окажется быстрей и решительней. Я-то во всяком случае постараюсь не дать ему фору… А теперь вот что, Пьетро: в ближайшие дни ты должен покинуть Геную. Я передаю тебе все имеющиеся в нашем распоряжении средства и поручаю в дальнейшем постепенный вывоз нашего состояния.

— Куда?

— Прочь из Италии. Однако не далеко. Наполеон в России разбит. Разумеется, это еще не означает, что владычеству корсиканца пришел конец, но я не хотел бы больше полагаться на него. Политическое положение в Европе запутанное. Нигде, кроме разве что маленьких государств, которые не могут быть для нас полем деятельности, не существует абсолютных гарантий. Поезжай в Вену. Ты будешь получать от меня указания, какие дела там вести. У меня такое предчувствие, что однажды, рано или поздно, наступят коренные изменения; вполне возможно, что гнев народов сотрет тиранию. Со всех сторон ко мне поступают сведения, позволяющие надеяться на это. Итак, решено: ты отправишься в Вену, а я буду служить дею здесь.

— Поедем с нами, отец!

— Бессмысленно и невозможно. Бенелли, этот итальянский ренегат, зорко следит за каждым моим шагом. Будем надеяться, что ничего здесь со мной не случится. В Вене же меня наверняка встретит кинжал наемного убийцы, ведь я не мог бы там выполнять свой договор. Теперь я еще раз прошу тебя о том, что требовал раньше: никому, даже своей жене, не говори ни слова об этом разговоре. И никогда не упоминай имени Бенелли в какой-либо связи с корсарами. Лишь три человека в Генуе знают правду о нем: я, ты и старый Камилло.

— Я буду молчать, отец.

— Хорошо, Пьетро. Завтра мы поговорим еще. Ты с женой и детьми часто отправлялся в увеселительные поездки, так что французы ни в чем не заподозрят тебя, когда вы покинете город. Можно, конечно, было бы и по-другому — ведь французы знают меня, но так все же будет лучше. Я рад, что не должен больше ставить Луиджи Парвизи выше собственного сына.

То, что имя прежнего лучшего друга Пьетро снова было упомянуто в этот час, имело роковые последствия. Молодой Гравелли ненавидел Луиджи столь же пылко, как прежде любил его. Медленно, словно кот, он потянулся над столом к отцу.

— Ты знаешь, что Луиджи Парвизи с Рафаэлой и своим сыночком Ливио скоро уплывают в Малагу? Он должен взять там на себя руководство филиалом дома.

— Неужели? Что ты говоришь?