Капитал Российской империи. Практика политической экономии - [62]

Вину за взрыв народной стихии веховцы возлагали на себя: это она, русская интеллигенция, утверждал М. Гершезон, привела общество «в безвыходный тупик». Все «современное положение» сводится к тому, что перед нами, по словам С. Франка, «крушение многообещающего общественного движения, руководимого интеллигентским сознанием»^{725}. Если так дальше пойдет, писал Н. Бердяев, то «интеллигенция в союзе с татарщиной, которой еще много в нашей государственности и общественности, погубит Россию»^{726}. Подводя итог, С. Булгаков замечал: «русская революция развила огромную разрушительную энергию, но ее созидательные силы оказались далеко слабее разрушительных»^{727}. С этого начался откат идеалистов к консерватизму.

Насколько сильным было потрясение идеалистов, свидетельствует тот факт, что С. Булгаков еще до О. Шпенглера приходил к идее трагического прогресса. «Согласно этой идее, история есть созревание трагедии и последний ее акт, последняя страница знаменуется крайней, далее уже непереносимой напряженностью, есть агония, за которой следует смерть, одинаково подстерегающая и отдельных людей и человечество»^{728}.

На смену идеалистам пришли практики политической борьбы и прежде всего в лице крупнейшей либеральной партии того времени — конституционных демократов (кадетов), Партии народной свободы[62]. Кадеты отрицали ответственность интеллигенции перед народом, скорее наоборот, они считали себя его жертвой: «везде «интеллигенция» исторически «забегает» вперед, везде для нее «старые» формы жизни более тягостны, чем для масс, везде она предвосхищает новые формы и борется за их осуществление, оставаясь в этой борьбе не всегда хорошо понятой и нередко одинокой»^{729}.

Отношение новой волны либеральной интеллигенции к революции наиболее наглядно прозвучало в словах члена ЦК партии кадетов Н. Гредескула, по мнению которого, революция «всегда вскрывает старый раздор, выводит его наружу, она есть хирургический нож, срезающий старые язвы и причиняющий острую и резкую боль. По этой же причине она, прежде всего, “разрушительна” — и в этом ее великое “благо”»^{730}.

Методы партийной борьбы лидер партии кадетов П. Милюков передавал словами немецкого философа Ф. Паульсена: политика есть состояние войны: «Партии стремятся уничтожить друг друга всеми средствами… партии ничем не пренебрегают, что бы добиться победы. Партийное красноречие основывает свою силу убеждения не на истине, а на вероятности. При этом практикуется искусственный подбор фактов <…>, бесцеремонное подсовывание противнику мотивов, которые способны предоставить его дело и его личные побуждения в дурном свете <…>, приписывание его взглядам, как основной причине и источнику, — всех явлений, вызывающих безусловное общественное осуждение; прямое измышление фактов <…> способных уничтожить врага <…>, провокация; наконец, изображение себя в роли защитника прав и справедливости»^{731}.

Главным лозунгом партии провозглашалась: «Борьба за политическое освобождение России на началах демократизма»^{732}. Цель партийной борьбы, по словам П. Милюкова, — это «стремление к победе и власти. В этом “душа партии”»^{733}. Но что будет после победы? На этот вопрос Н. Гредескул отвечал полностью в духе либеральной доктрины: «оставим в стороне «будущее»; предположим, что оно для нас, как и для них совершенно закрыто. Предоставим этому «будущему» самому произнести свой окончательный приговор… Обратимся всецело к настоящему…»^{734} В целом же кадеты полагали, что «русское освободительное движение даст России то же, что дали государствам Западной Европы их “великие” революции, т.е. “обновление” всей жизни, и “укрепление государственности”, и “подъем народного хозяйства”, — в этом мы глубоко убеждены»^{735}.

Что же представляла собой эта новая политическая сила России?

На ее истоки указал еще А. де Кюстин в 1839 г.: «Полуобразованные, соединяющие либерализм честолюбца с деспотичностью рабов, напичканные дурно согласованными между собой философскими идеями, совершенно неприменимыми в стране, которую называют они своим отечеством (все чувства и свою полупросвещенность они взяли на стороне), — люди эти подталкивают Россию к цели, которой они, быть может, и сами не ведают…и к которой вовсе не должны стремиться истинно русские, истинные друзья человечества»[63].^{736}

Подобные мысли почти одновременно с А. де Кюстином высказывал и П. Чаадаев, предупреждая российскую либеральную интеллигенцию об опасности прямого заимствования идей у Запада: «Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы как бы чужие для себя самих. Мы так удивительно шествуем во времени, что, по мере движения вперед, пережитое пропадает для нас безвозвратно. Это естественное последствие культуры, всецело заимствованной и подражательной. У нас совсем нет внутреннего развития, естественного прогресса; прежние идеи выметаются новыми, потому что последние не происходят из первых, а появляются у нас неизвестно откуда. Мы воспринимаем только совершенно готовые идеи, поэтому те неизгладимые следы, которые отлагаются в умах последовательным развитием мысли и создают умственную силу, не бороздят наших сознаний.