Капетинги и Франция - [77]

Во все времена можно было апеллировать к королевскому суду по поводу решения, вынесенного другим судом, но начиная с XII в. апелляция могла происходить только перед судом под председательством самого короля. Отсюда переезды, расходы и опоздания, порой значительные. В тот день, когда у короля повсюду появились бальи и сенешали, представляющие его во всей полноте власти, апелляции отходили к ним, и не было больше необходимости обращаться непосредственно в королевскую курию, ставшую более доступной, позволяющей в то же время в случае необходимости от суда по апелляциям бальи или сенешала обратиться к высшему суду Парламента.

Это повсеместное королевское правосудие, то ли в первой инстанции, то ли по апелляциям сыграло в развитии суверенной власти роль, которую трудно преувеличить. Выносить решения было сложно, и конечно, все королевские судьи отнюдь не были маленькими Соломонами. Но апелляция давала серьезные гарантии против отказа в правосудии, против правонарушений низших судей, королевских или частных, и у Парламента была очень достойная концепция его правовых обязанностей. Так что прогресс королевского правосудия был значителен. Конечно, частные суды не исчезли, но от них можно было апеллировать к королю. И эта функция высшего судьи, постоянно отправляемая при посредничестве Парламента или судов бальяжей и сенешальств, сделала из короля лицо вездесущее в королевстве, с самым пленительным образом в глазах народа, образом правозащитника.

Большая часть этих трудов пришлась на долю королевских агентов. Они нисколько не следовали директивам суверена. Король не усматривал никакого противоречия в существовании сеньориальных судов, правда, в том, что касается судов церковных, он больше симпатизировал деятельности своих агентов. Мы часто видим, как по вопросам правосудия он выражает несогласие со своими агентами, возобновляет привилегии, которые последние пытаются уничтожить. Но он оказался не в состоянии удержать этих чересчур преданных слуг. Поэтому его часто обвиняли в злонамеренности, возлагали ответственность за безрезультатные протесты. Это совершенно несправедливо. Капетингская королевская власть испытала судьбу всех политических режимов. Она могла давать только директивы; последним следовали в той мере, в какой они отвечали представлениям агентов, призванных их воплощать. И поскольку эти агенты мыслили по этому поводу по-разному, королевские циркуляры об уважении частных судов в королевских архивах представляли собой кипы бумаг, остававшихся мертворожденными документами.

Королевские агенты также желали, чтобы король ста источником всякого законодательства, и, кажется, здесь их взаимопонимание с сувереном было полным.

Ограниченное вначале одним доменам короны, установленное по общему соглашению короля с баронами и пр латами, королевское законодательство постепенно распространилось на все части королевства и все больше и боль осуществлялось сувереном с учетом мнения лишь сам высших чиновников, окружавших его. Впрочем, это законодательство касалось только публичного права. Части право оставалось закрепленным обычаями, на которые королевская власть долго не могла воздействовать.

В том, что касается публичного права, феодальный обычай предоставлял королю власть, как говорит Боману создавать «такие установления, какие ему угодно для общественного блага»[209]. Впрочем, король не пользовался этой властью до правления Филиппа-Августа. Но когда его суверенитет утвердился и распространился по всему королевству, мы видим, как государь в XIII в. все больше и больше умножает число этих установлений и ордонансов и старается, чтобы они повсюду исполнялись. Это происходило не без трудностей. Ибо если допускался принцип королевского законодательства, то также и провозглашалось, что «каждый барон является сувереном в свое баранин» и сей баронский суверенитет противостоял ил стремился противостоять королевскому суверенитету во власти законодательства. Трудности можно было преодолеть и на деле их преодолели, оставив королю его власть законодателя, но заставив ее осуществлять с помощью его суверенных баронов. Таким образом, «установления», со ставленные в целом для королевства, должны были утверждаться без сопротивления баронов. Кроме того, подобный образ действий возвращал к привычкам людей того времени, для которых сеньор не мог действовать без «совета» своих вассалов.

Но для короля оказалось невозможным быстро собрать, чтобы посоветоваться, крупных вассалов короны и собрать всех. Так что решили советоваться только с теми, которые могли быстро оказаться подле короля. В этих условиях оказалось невозможным требовать действия установлений, осуществляемых также на землях баронов. Надо было их просить соизволить утвердить проведение их в жизнь. Не раз приходилось взывать скорее к доброй Юле вассалов, чем к их повиновению.

Очень рано король дал понять, что его просьбу следует принять и он плохо воспримет всякий отказ. В 1223 г. в ордонансе, касающемся евреев, король заявляет[210], что данное установление действительно не только для «присягавших», то есть принявших его, но также и для тех, кто не присягал. В 1230 г. ордонанс по тому же поводу