Капетинги и Франция - [4]

Позднее его сюзерен, графиня Жанна Наваррская, ставшая королевой Франции по браку с внуком Людовика Святого королем Филиппом Красивым, уговорила Жуанвиля приняться за написание воспоминаний, сохраненных им о своем царственном друге, о котором он так охотно рассказывал. Добрый сенешал принялся за работу и только в 1309 г., четыре года спустя после смерти королевы, «Житие Людовика Святого» было преподнесено сыну Жанны Наваррской, принцу Людовику, будущему Людовику X Сварливому.

Чтобы написать это произведение, Жуанвиль использовал свои мемуары. Он предпослал им некое число коротких рассказов и широко заимствовал сведения из французской редакции хроник Сен-Дени Примата. Он присоединил к ним некоторые воспоминания о крестовом походе 1270 г., в котором отказался участвовать, сведения об опросах при канонизации святого короля, где он фигурировал как свидетель, наконец, рассказ о церемонии этой канонизации.

Собственно говоря, Жуанвиль дает нам не историю правления Людовика Святого. Это, прежде всего, портрет этого суверена, но портрет идеализированный. Если мы хотим уяснить различия между этим светским произведением и такими же трудами, написанными клириками, следует сравнить книгу сенешала Шампанского с книгами других биографов короля — Жоффруа де Болье, Гийома Шартрского, Гийома де Сен-Патю. С одной стороны, прекрасная фреска, немного во флорентийской манере, с другой — религиозная картинка.

Отсюда следует, что Людовик Святой является единственным Капетингом, которого мы действительно хорошо знаем. Жуанвиль, часто его посещавший и восхищавшийся, тем не менее не позволил своему восхищению себя ослепить. Он видел добродетели своего героя; он не имел намерения им подражать, ибо его здравомыслие заставляло его почувствовать и отметить последствия, порой пагубные. Но портрет, нарисованный им, настолько восхитительно живой, что, скорее, это портрет человека, нежели суверена. Король и сенешал очень часто болтали вместе, но вряд ли их разговоры были на тему управления; и современный историк, счастливый обрести в засушливой пустыне капетингской историографии свежий оазис книги Жуанвиля, не должен обольщаться миражем и полагать, как очень часто случается, что Жуанвиль знал все мысли короля. О последних надо было бы спросить у Матье Вандомского. К несчастью, этот верный советник до конца сохранил молчание, которое королевские советники полагали целесообразным в интересах Совета.

Сыну Людовика Святого, его внукам и троим правнукам не посчастливилось иметь своего Жуанвиля, так что их образ хранит некую тайну, но история их времени тем не менее берет кое-что из их жизни при чтении хроник.

Что появляется к концу XII в. у хронистов различного достоинства, так это то, что их личность начинает проявляться в их трудах. Некоторые из наиболее живых пишут французскими стихами, часто бесцветными, но слова которых, воспринимаемые прямо, без перевода, вызывают непосредственно в уме видение изображенных сцен. Трое из них, впрочем, талантливые писатели. Автор «Жизни Гийома Марешаля»[6], продолжая излагать нам подвиги своего героя, одного из главных лиц в окружении Генриха II и его сыновей, дает нам ряд ценных сведений и некоторые волнующие картины борьбы Капетингов и их великого англо-анжуйского вассала с 1186 по 1219 гг. Рыцарь из Орлеана Гийом Гиар заканчивает в 1307 г. свою «Ветвь королевских родов», историю Франции с Филиппа-Августа, в которой более 8 тыс. стихов (из 21 тыс., составляющих книгу) посвящены современному автору периоду и заставляют нас пережить, особенно в связи с фландрской кампанией 1304 г., сцены, разворачивавшиеся перед его глазами. Наконец, клирик из королевской канцелярии Жоффруа де Нес донес до нас в своих отрывистых стихах эхо того, о чем говорилось и думалось в Париже во времена короля Филиппа Красивого.

Кроме того, Франция тогда была политическим центром Европы. Каждый уважающий себя хронист должен предоставить сведения о происходящем там. И это также позволяет нам увидеть, как в XIII веке и в начале следующего столетия представала капетингская политика глазам англичан, арагонцев, итальянцев или фламандцев.

Тем не менее хроники, какими многочисленными они ни были, всегда дают нам недостаточные сведения. Они, в эпоху, которая нас занимает — только произведение людей, чуждых управлению. Их авторы чаще всего знают только то, что им кто-то рассказывает об общественных делах. Они почти всегда пребывают в состоянии наших современных журналистов, которым говорят только то, что хотят и у которых ложные новости — более частое явление, нежели правдивые. Они также плохо информированы. Средневековье рассматривало управление обществом как секрет. Впрочем, что-то в этом роде существует еще под титулом наших государственных секретарь-министров, ведущих происхождение от этих секретных клерков, которые единственные знали, как обстояли дела. Ибо секреты королевских советников хранились под клятвой, приносимой теми, кто имел к этим секретам доступ, и это во времена, когда тайна составляла реальную ценность.

Мы не думаем, что перегибаем палку, говоря, будто историк, опирающийся на одни хроники, чтобы написать свой рассказ, оказался бы почти что в положении человека, знание о политических делах которого опиралось бы на единственный источник для чтения — ежедневную газету пятидесятилетней давности.