Кантонисты - [57]

Гробокопателями были те же солдаты конвоя, приставленные к ним. Когда сразу умирало несколько мальчиков, они выкапывали одну яму-могилу и бросали в нее трупики. Если при бросании покойники не ложились в порядке, солдат спускался в яму и ногами притаптывал их, чтобы больше поместилось.

Так усеяли дети дорогу следования своими трупиками, пока не прибывали в город назначения, к зданию кантонистской школы.

Печальную славу получил поручик Меренцов, партионный офицер, сопровождавший по обыкновению партии в Казанскую кантонистскую школу. Родные знали, как плохо кормят детей в пути, а потому снабжали их деньгами на покупку съестного. Деньги мальчики зашивали в одежду для большей безопасности. Меренцов знал об этом и не брезгал присваивать эти деньги. Накануне выступления он обыкновенно собирал кантонистов и заявлял им:

— Завтра чуть свет — поход. У кого деньги зашиты — сейчас же достать и принести ко мне; я спрячу и в дороге буду выдавать по мере надобности. Кто этого не исполнит и я услышу жалобу на потерю или кражу денег — запорю. Марш за дело и помните, что розог везде много.

Но находились бойкие парнишки, которые не доверяли офицеру и высказывали это вслух.

— Ка-а-ак? Мне не доверять, когда начальство поручило мне вас, пархатых? Розог!

— За мои деньги мне не можно трогать; жалобвать-ся буду выше, — не сдавался мальчик, коверкая русский язык.

— Я вот тебе покажу как рассуждать. Всех сюда! — И минут через пять мальчики впервые увидели солдатскую экзекуцию.

Тяжелый стон раздался из сотен грудей. На всех напала печаль.

— Так буду я драть всякого, кто меня ослушается, — заключил Меренцов. — Деньги сюда, иначе всех незаписанных сейчас же перепорю. — И, неповиновавшиеся первому требованию, немедленно отдавали свои деньги.

Пока дорога лежала по городам и местечкам черты оседлости толпы евреев и евреек провожали рекрутов с погребальными причитаниями и, конечно, мальчиков кормили бесплатно. Добыть от Меренцова пару гривенников из собственных денег на мелкие расходы было очень трудно.

— Пожалте, ваше благородие, рубль на рубашку, — трусливо попросит, бывало, рекрут.

— Не дам, дорога дальняя, успеешь промотать, а здесь жиды все дадут даром, коли попросишь, — решал офицер. А повторять просьбу было рискованно.

Под стать своему начальнику были и конвойные солдаты. Они выпрашивали, выманивали или угрожали, требуя денег.

— Хлопцы, дайте-ка на выпивку, — скомандует конвойный своему десятку. — За это ужо всех купаться свожу.

Дорожная пыль, грязь, дождь делали детей почти неузнаваемыми. Снимать шинели, в которых они прели и жарились, нельзя было. Как же не выкупаться! Когда же прибывали на дневку, с нетерпением ожидаемое купанье отменялось. Запрещал купанье Меренцов из опасения, как бы кто не утонул или нарочно не утопился.

— Эй вы, жидовское отродье! — крикнет другой солдат, — хотите на ночлеге шабаш справить — по гривне мне и молитесь, хоть лоб разбейте, не то маршировать заставлю. — И этот также достигал своей цели, а шабаша все-таки не справляли: часа два пройдет в перекличке, а когда она кончилась, заставляли ложиться спать, дабы утром не опоздать на смотр.

Однажды после ночевки на утренней перекличке не досчитались одного рекрута. Удачное исчезновение одного соблазнило и другого. Это взбесило Меренцова, и он, с согласия городничего, выстроил на площади возле синагоги партию и передрал каждого десятого мальчика за то, что плохо караулили друг друга. Потом Меренцов во всеуслышание объявил, что пока беглец не будет найден, не выступит из города и будет наказывать всех по 3 раза в день. Эта угроза поразила еврейское население, которое из жалости к детям заплатило ему 100 рублей за отмену наказания. Беглеца нашли и его так изрубили розгами в присутствии всей партии, что никому больше не приходила даже мысль о побеге.

Прошло несколько дней. Партия остановилась на дневку уже в другом местечке. Вдруг последовало приказание собраться на площади для экзекуции и тоже за побег какого-то кантониста. Эту весть поспешили передать населению с добавлением о том, что добрые евреи уже спасли раз от розог. Дети умоляли спасти их и на сей раз.

В назначенный час возле квартиры, занимаемой Меренцовым, лежала куча розог. Мальчики стояли в строю, понурив головы. Меренцов кричал, распоряжался, а солдаты расправляли прутья. В это время к партионному протолкнулся еврей, шепнул ему что-то на ухо. Его благородие тут же объявил, что сейчас он занят, экзекуцию пока откладывает и с виновными рассчитается на следующее утро.

На самом деле никто из кантонистов не пропал, но Меренцов вошел во вкус и в каждом местечке устраивал тревогу, чтобы содрать с кагала. Не обходилось без торга: давали 50, а поручик требовал 100 рублей.

Когда минули черту еврейской оседлости и партия вступала в губернии, населенные одними русскими, Меренцов запрещал мальчикам молиться. Выгода от содержания около трехсот мальчиков постепенно уменьшалась, крестьяне требовали за все плату. «Жиденятам», «христопродавцам» не только ничего не дарили съестного, но не давали ни чашек, ни ложек, чтобы «не опоганить посуду»… Меренцов выдавал по 10 копеек, а со счету сбрасывал по рублю, но никто не смел возражать.