Кантонисты - [45]

Чтобы положить конец этой сцене, Лесков велел солдатам отпустить его. «Сумасшедший жид» метнулся вперед, и чиновники — кто со смехом, кто в перепуге — шарахнулись в стороны. Еврей скакал из одной открытой двери в другую с воплем и стонами, с криком «ай-вай» и все это так быстро, что прежде, чем успели поспеть за ним, он уже запрыгнул в присутствие, там где-то притаился, и только слышна была откуда-то его дрожь и трепетное дыхание, но самого его нигде не было видно, словно он сквозь землю провалился. Через минуту его нашли скорчившимся на полу у стола. Солдат стал тормошить и тянуть его, но напрасно: он сидел, судорожно обхватив ножку тяжелого, длинного стола.

Как только еврея оставили в покое, он стал копошиться и шарить у себя за пазухой. Через минуту, озираясь во все стороны, он подкрался к Лескову и положил к нему на стол пачку бумаг, плотно завернутых. Оберточная бумага была насквозь пропитана какой-то вонючей коричневой влагой. Это были документы найма, совершенного интролигатором за своего сына. Не оставалось никакого сомнения в том, что податель бумаг есть ни кто иной, как сам интролигатор.

Не отсылая его от себя, Лесков пробежал глазами бумаги, удостоверился, что они в должном порядке, и наемник, двадцатидвухлетний парень, должен быть допущен к приему вместо маленького сына интролигатора.

Но тогда в чем же заключалась беда этого человека и почему вся эта страшная, мучительная тревога, доводившая его его до такого подавленного, безумного состояния?

Беда, действительно, была велика, и интролигатор понимал это, но еще не во всем ее роковом, неодолимом значении. Наемник, как потом оказалось, был большой плут. Он собирался разорить несчастного отца и свою аферу построил основательно и так, что к нему нельзя было придраться и обвинить в мошенничестве, а эту аферу не могла бы расстроить законная власть. Обман же состоял в следующем.

Какой-то подмастерье-портной за разные незаконные проделки был выслан из Киева. Шатаясь из города в город, он попался интролигатору, когда тот вел борьбу за незаконно взятого у него ребенка. Бывший подмастерье согласился стать «охотником» за 400 рублей, но с тем условием, чтобы в акте о найме было указано только 100 рублей, а остальные 300 были ему немедленно выданы без их оформления. Интролигатор, будучи в отчаянном положении, не спорил с наемником, согласился на его условия, и сделка состоялась. Интролигатор, чтобы достать необходимые ему деньги, продал за 200 рублей свой «домишко и всю худобу», то есть все, чем владел, и за 300 рублей обязался кабальной записью работать продолжительное время на одного богатого издателя. После сделки интролигатор отправил по почте свою просьбу, о которой выше упоминалось, в воинское присутствие, а сам с бумагами и наемником поспешил в Киев. В дороге мошенник улизнул, укатил один в Киев с намерением там креститься. Дело в том, что с переходом в православие акт о найме в «охотники» аннулировался сам собою, потому что заменить еврея-рекрута мог только еврей и ни в коем случае кто-либо другой национальности. Неуказанные в акте 300 рублей мошенник присвоил бы себе, и для интролигатора это означало бы, что у него пропали и деньги, и сын, ради которого он закабалил себя и продал все, чем владел.

Продолжая свой бессвязный рассказ, интролигатор поведал далее, как он долго искал своего наемника по всем постоялым дворам Белой Церкви, где по дороге в Киев они остановились на отдых. На эти поиски ушел целый день, беглец же не терял время зря. Когда же, наконец, наемщик напал на след плута, тот уже скрывался где-то в Киеве.

Самое бестолковое изложение всех этих обстоятельств было, однако, достаточно для Лескова, чтобы понять безвыходное положение рассказчика и всю невозможность помочь ему. Было также ясно, что плут задумал разорить еврея своим крещением, которое было бы только профанацией купели. Но как обличить и доказать его преступное кощунство? Крещеный еврей пользовался особенным покровительством закона и, вдобавок, на его стороне было духовенство и влиятельные лица, радевшие о православии. Скрываясь в Киеве, подмастерье написал жалостное письмо одной весьма известной в городе патронессе и изложил невзгоды, которым он будто бы подвергался со стороны кагала. Не будучи больше в силах терпеть гонения, он дошел до такой степени, что решил идти в рекруты. Но, писал он далее, его вдруг озарила мысль: он вспомнил о благодеяниях, какие являют «высокие христиане» желающим «идти к истинной крещеной вере», а потому хочет перейти в православие. Если ему удастся бежать от кагальных сдатчиков, то явится в Киев и просит как можно скорее окрестить его.

Этого было вполне достаточно: патронесса хлопотала за проходимца, и дело с крещением было улажено. Когда обезумевший интролигатор прибыл в Киев и еще не знал где искать беглеца, тот уже отдыхал в теплой келье одного из иноков лавры, которому было поручено приготовить его к святому крещению.

Интролигатор, сообщавший мне всю эту курьезную историю среди прерывавших его воплей и стонов, рассказывал и о том, как он разузнал, где теперь находится его «злодей», рассказывал и о том, где и сколько он роздал «грошей» мирянам и не-мирянам; как он раз «ледви не утоп на Глыбочице», раз «ледви не сгорел» в лаврской хлебопекарне, в которую проник Бог ведает каким способом. И все это было до крайности образно, живо, интересно и в одно и то же время и невыразимо трогательно и уморительно смешно, и даже трудно сказать — более смешно или более трогательно.