Кантонисты - [23]

Полковник взял в руки бумажку и стал ее развертывать. В это самое время Мараев схватился обеими руками за его эполеты, один он полностью сорвал, а другой — наполовину; вырванным эполетом ударил полковника по лицу. Офицеры и фельдфебели бросились на Мараева, повалили на землю и в исступлении начали стегать его.

На голове и ногах его сидели солдаты, а два барабанщика уже рвали розгами живое мясо из его тела. Ему отсчитали около 500 ударов и полумертвого стащили в лазарет. Через некоторое время военный суд приговорил Мараева к каторжным работам на 8 лет. Прощаясь с товарищами, Мараев, уже страшная, неузнаваемая тень прежнего красивого, здорового юноши, искренне радовался своему избавлению от кантонистской жизни. Он не допускал даже мысли, что на каторге жизнь может быть хуже, чем в заведении кантонистов.

Трагедия с Васильевым разыгралась несколько лет спустя.

Однажды в канцелярию школы ввели под конвоем мужчину лет 25-ти, заросшего бородой, в арестантской одежде и кандалах. То был Васильев. За конвоем стояла молодая женщина, держа за руку мальчика лет шести.

История странствования и возвращения Васильева была довольно коротка. Пробравшись за несколько сот верст от Нижнего Новгорода, он достал чужой паспорт. Поселился в маленьком городишке и трудом накопил небольшой капитал, женился и занялся торговлей. Родился мальчик. Тихо, мирно прожил он таким образом несколько лет. Временами грустил, вспоминая мать и сестру. В такие минуты Васильев пил. Однажды, будучи навеселе, неосторожно открылся тестю, а тот, в пылу ссоры с зятем, — выдал его полиции.

Полиция сперва высосала из него все его деньги, а потом засадила в тюрьму, разузнала откуда он родом и отправила в кантонистскую школу в Нижний Новгород.

Васильев упорно отрицал, что он бывший кантонист, выдав себя за мещанина, как было указано в приобретенном им паспорте. Тогда начальник школы велел ввести монашенку. Взглянув на арестанта, она пошатнулась и, зарыдав, хотела броситься ему на шею.

— Он, батенька, он, мой брат Вася! — сквозь слезы заговорила монашенка. — Вася, голубчик, ведь это же ты, мой сердешный.

— Убирайся прочь от меня! — озлобленно крикнул арестант и оттолкнул ее от себя.

Монашенка не унималась, несмотря на упорное отрицание со стороны Васильева. Судьба Васильева была решена. Его жестоко избили и сослали в арестантские роты за долгое пребывание в бегах, за фальшивый паспорт и за упорное запирательство. Сына его, как рожденного от кантониста, отдали в кантонисты, а жена, видя, как глумились над ним и, лишившись не только мужа, но и сына, сошла с ума и покончила с собою.

А судьба Бахмана…

Своего отца он не помнил. Больная мать попрошайничала и кормила мальчика, но они кое-как жили. Бахману было 11 лет, когда его схватили и потащили в кагальную избу. Там уже находилось больше десятка мальчиков, попарно скованных по ногам. Его тоже сковали с одним мальчиком и так он жил в той избе две недели. Потом повели в «прием», признали годным и вместе с другими отправили в губернский город. Мать потащилась за ним пешком. В дороге конвойные издевались над ней. Бывало, посадят ее на задок подводы, рядом с сыном, поедут пошибче, и как только колесо попадет в яму, они столкнут женщину, а сами ударят по лошадям. Упадет бедная в грязь, а конвойные хохочут, любуются, как она потом бежит за ними вдогонку не переводя духа. Мучители приостановят лошадей, посадят ее, проедут 2–3 вёрсты, опять столкнут и снова потешаются. Бахман не смел заступиться за мать. Все издевки она выносила ради сына. Сидя возле него она украдкой поцелует, поплачет над ним. Конвойным, наконец, надоело возиться с жидовкой, они ее отвели в полицию, а оттуда отправили под конвоем обратно в ее местечко как беспаспортную.

Спустя месяцев пять Бахман прибыл в Нижний Новгород, где вынужден был принять православие.

Истязания, хроническое недоедание и многое другое побуждали кантонистов совершать побеги. Беглецов народ не выдавал, укрывал и кормил, зная каким мучениям они подвергаются в школах-казармах. Иногда бегство спасало, и беглецы как бы в воду канули, но многих, спустя год, два и больше, приводили обратно с бритыми головами. Беглецов наказывали перед всем батальоном с невероятной жестокостью, дабы другим неповадно было бежать.

Беглеца раздевали донага. Для батальонного командира выносили стул, чтобы его благородие не утомился от долгого стояния. В подобных случаях барабанщикам было приказано «бить корешками»; они обматывали руку тонкими концами розог, а били другим концом, чтобы было больнее. Для беглецов назначали по много сотен ударов, и редко кто выживал после экзекуции.

Были среди беглых кантонистов и «непомнящие», которые при поимке упорно не называли своего имени и не говорили где скрывались и из какой школы бежали. При поимке их первым делом сажали в тюрьму, и от арестантов они научились сказываться непомнящими родства. Это были большей частью парнишки 14–15 лет. После некоторого пребывания в тюрьме, беглецов пересылали в ближайшую кантонистскую школу, где сейчас же приступали к избиению, и молодые беглецы во всем признавались. Бывало, что в свою школу обратно не отсылали, и после наказания зачисляли в новую школу.