Кант: биография - [48]
Таким образом, книгу можно рассматривать как акт неповиновения. Кант отрицает один из главных постулатов своего учителя. Это выражение его «настроя против пиетизма», и оно не могло пройти мимо пристального внимания пиетистов. Это, вероятно, отчасти объясняет, почему текст не мог стать диссертацией и почему Кант думал, что ему нужно уехать из Кёнигсберга.
Процесс, который привел к этому разрыву, начался уже в 1744 году. Одну из причин, почему ему потребовалось так много времени, чтобы уехать, можно найти в важном событии в личной жизни Канта. 1744 год был знаменателен не только из-за спора вокруг Фишера и кометы Кнутцена. В конце этого года серьезно заболел отец Канта, с ним случился удар, который привел к его смерти «от полного изнеможения» через полтора года, 24 марта 1746 года[348]. Это радикально изменило жизнь Канта. Его старшей сестре было 25, двум младшим сестрам – 17 и 14, а младшему брату – всего 9 лет. Похоже, что две сестры уже покинули дом и работали где-то в других хозяйствах, и только самая младшая сестра и брат оставались дома. Кант, как старший сын, теперь отвечал за всю семью. Сестра, вероятно, достаточно сносно могла позаботиться об отце и брате, прибегая к помощи старших сестер и родственников. И тем не менее, часть работы выпала на долю Канта, и он уже не мог так свободно учиться, как раньше. Кант, должно быть, ответственно подошел к своему долгу. В «Метафизике нравов» он приводит пример человека, который отказывается от запланированного им развлечения «без колебаний, хотя и весьма неохотно, при мысли том, что он в таком случае не выполнит какой-то служебный долг или не сможет позаботиться о больном отце», и поступив так, доказывает в высшей степени свою свободу[349]. Этот пример не был выдумкой[350]. Канту, должно быть, приходилось проводить значительное время дома с семьей в 1745 году, и вполне вероятно, что он написал большую часть «Мыслей об истинной оценке» именно в этот период, когда не мог постоянно посещать лекции и чтения. Как бы то ни было, он представил книгу цензору только в летний семестр 1746 года, то есть уже после смерти отца[351].
Кант уехал из Кёнигсберга вскоре после августа 1748 года[352]. Значительную часть двух лет между смертью отца и отъездом наверняка заняли хлопоты по поводу имения. Как позже в одном из писем говорил сам Кант: после того, как все долги были уплачены, осталось не так уж много. И все же наверняка нужно было время, чтобы продать дом, инструменты и оборудование отца, позаботиться о брате и сестрах. Какими бы мотивами не руководствовался Кант, уезжая из Кёнигсберга, он не мог уехать, пока эти вопросы не были улажены. В этот период (в 1747 году) Кант внес в книгу ряд исправлений и написал посвящение Иоганну Кристофу Болиусу (1703–1785), преподавателю медицины в Кёнигсбергском университете. Он жил по крайней мере часть времени у другого студента, который ему помогал – как и его дядя. Впрочем, после того как семейные дела были улажены, в Кёнигсберге его почти ничего не держало, тем более что он не видел возможности карьерного продвижения в университете.
Книгу заметили. Вышло несколько рецензий[353]. Готхольд Эфраим Лессинг (1729–1781) написал на нее ироническую эпиграмму:
В антропологии Кант отмечает следующее:
Человек может достигнуть полного применения своего разума как умения (способности осуществить любое намерение) примерно к двадцати годам; как ума (умения использовать для достижения своих целей других людей) – примерно к сорока, и наконец, как мудрости — примерно к шестидесяти годам; в этот последний период мудрость носит скорее негативный характер, что позволяет оценить все глупости, совершенные в два первых периода[355].
Это говорит о том, что в возрасте 22–24 лет он считал себя достаточно зрелым, чтобы решать технические вопросы философии, но не имел ясного представления о том, что это ему принесет. Эпиграмма Лессинга, конечно, была неверна, если принимать ее за предсказание того, что в будущем будет делать Кант. Неудивительно, что Лессинг убрал эту эпиграмму из более поздних изданий своих сочинений.
Домашний учитель: «Возможно, никогда не было худшего учителя»
Студенческие годы Канта были нелегки – и не только по финансовым причинам, – но в целом они, вероятно, оказались полезными. То были годы свободы и интеллектуального роста. В 1748 году, окончив университет и потеряв отца, он смотрел в неопределенное будущее. Он стал полностью самостоятельным в свои 24 года, и его жизнь коренным образом изменилась. Боровский утверждал, что «из-за отсутствия средств он стал домашним учителем (Hofmeister) и сначала нанялся к реформатскому пастору Андершу в Юдшене, а потом к фон Хюльзену в имение рядом с Аренсдорфом и, наконец, к графу Кейзерлингу»[356]. Решение стать домашним учителем не было напрямую связано со смертью отца[357]. Не могло оно быть вызвано и просто «нехваткой средств», ведь это всегда было проблемой. Сомнительно, что самым привлекательным вариантом было покинуть Кёнигсберг и учить детей за городом. Почему он не попытался найти место учителя в одной из школ Кёнигсберга? Быть домашним учителем, или «лакеем-компаньоном и учителем», к которому обычно относились не намного лучше, чем к слуге, едва ли было желанной перспективой
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
Автор этой документальной книги — не просто талантливый литератор, но и необычный человек. Он был осужден в Армении к смертной казни, которая заменена на пожизненное заключение. Читатель сможет познакомиться с исповедью человека, который, будучи в столь безнадежной ситуации, оказался способен не только на достойное мироощущение и духовный рост, но и на тшуву (так в иудаизме называется возврат к религиозной традиции, к вере предков). Книга рассказывает только о действительных событиях, в ней ничего не выдумано.
«Когда же наконец придет время, что не нужно будет плакать о том, что день сделан не из 40 часов? …тружусь как последний поденщик» – сокрушался Сергей Петрович Боткин. Сегодня можно с уверенностью сказать, что труды его не пропали даром. Будучи участником Крымской войны, он первым предложил систему организации помощи раненым солдатам и стал основоположником русской военной хирургии. Именно он описал болезнь Боткина и создал русское эпидемиологическое общество для борьбы с инфекционными заболеваниями и эпидемиями чумы, холеры и оспы.
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.