Кант: биография - [110]
Разговоры с Грином и его гостями составляли тогда важную часть жизни Канта. Благодаря Грину Кант познакомился и с рядом других людей. Первым среди них был Мотерби. Каждое воскресенье Кант с Грином вместе шли к Мотерби на ужин. Еще одним, более неожиданным другом Канта, также регулярно посещавшим Грина, Мотерби и Хэя, был пастор Георг Михаэль Зоммер (1754–1826), очень хорошо знавший английский язык. Зоммер был также хорошим другом Гамана, Гиппеля и Крауса. Гаман даже называл Зоммера «тенью» Крауса [873]. В «ранние годы Зоммер принимал участие в поездках за город, в которых участвовал и Кант»[874]. Рейнгольд Бернхард Яхман, биограф Канта, и его брат Иоганн Беньямин Яхман, оба студенты Канта, тоже принадлежали к кругу знакомых, собиравшемуся в домах британских торговцев[875].
Канта в Кёнигсберге держали не только общественные связи. Он считал, что город идеален для него и в иных отношениях. В письме Герцу он объяснял:
Мирная, соответствующая моим потребностям жизнь, заполненная попеременно трудом, спекуляцией и общением, при которой моя легко возбуждаемая, но в остальном свободная от забот душа и мое капризное, но не больное тело пребывают без напряжения в постоянных занятиях, – все, чего я желал и что получил. Всякое изменение внушает мне страх, пусть даже оно ведет к величайшему улучшению моего положения, и мне представляется необходимым следовать этому инстинкту моей природы, если я хочу еще несколько удлинить нить, которую парки прядут для меня очень тонкой и хрупкой[876].
Сегодня легко отмахнуться от страхов Канта, но следует понимать, какие трудности представляло собой любое мало-мальски длительное путешествие в XVIII веке. Переезд из одного города в другой давался нелегко, и если здоровье Канта было действительно таким хрупким, как он считал – а причин сомневаться в этом нет, – тогда его осторожность не лишена смысла.
В конце 1777 года Кант переехал из дома Кантера в квартиры «на Оксенмаркте». Боровский подробно излагает причину переезда: «его извел из дома [Кантера] сосед, державший петуха на своем участке. Пение этого петуха нередко прерывало размышления Канта. Он предлагал за петуха любую цену, чтобы обрести наконец покой от громкой птицы. Но ему не удалось уговорить упрямого соседа, который никак не мог понять, чем петух мешал Канту»[877]. И снова шум заставил Канта переехать.
Новую квартиру едва ли можно было назвать уютной. Краус, переехавший в те же самые комнаты (когда Кант освободил их, купив собственный дом), жаловался на них самой холодной зимой 1786 года. Он говорил о «разрушенных комнатах, где пальцы коченеют, а мысли останавливаются»[878]. Кант, больше всего ценивший тепло в доме, тоже вряд ли полюбил свою новую, продуваемую насквозь обитель. Но, кажется, Краус, как и Кант, любил тишину. Он занял квартиру Канта на Оксенмаркте, поскольку хотел сбежать от собственных шумных соседей. В апреле 1783 года он писал, что отсутствие прогресса в работе «может происходить по вине ужаснейшего уличного шума, ведь идеи-то у меня есть. Но я совсем не могу собраться с мыслями. Как только отпадет необходимость в отоплении, я перееду в заднюю часть дома, где хотя бы экипажи не ездят»[879]. Похоже, по дому гуляли страшные сквозняки, и поделать с ними было решительно ничего невозможно, так что владелец потом и вовсе заложил окна кирпичом. Молодому профессору Кёнигсбергского университета найти подходящее жилье было нелегко. Помимо всего прочего, одного помещения для жилья было недостаточно, оно должно было включать в себя и достаточно большие лекционные комнаты. Цена, конечно, тоже была немаловажным фактором.
Кант снимал жилье, но хозяйство не вел, так что ему нужно было каждый день где-то обедать. Уж это-то точно в жизни Канта не менялось. С первых лет, когда он стал магистром, и вплоть примерно до Пасхи 1787 года, когда он наконец установил собственную «экономику», то есть домашнее хозяйство, ему приходилось обедать в ресторане. Так, первому биографу, утверждавшему, что с финансами первое время у магистра Канта было не очень, он писал, что мог даже «платить за очень хороший стол». Как и многие холостяки в XVIII веке, ел он в ресторане или пивной (öffentliches Speishaus). Главным приемом пищи, как было принято в Германии до совсем недавнего времени, считался обед. Боровский указывает, что Кант «всегда договаривался с владельцем, что найдет там хорошее и достойное общество». Однажды он покинул такого рода заведение из-за человека, который, будучи во всех остальных отношениях вполне разумным, приобрел привычку говорить очень медленно и довольно пафосно даже о самых незначительных вещах. Кант не любил показухи. Особенно за обедом он предпочитал разговаривать просто, без напыщенности. В самом деле, он и вообще никогда не прилагал особых усилий к тому, чтобы избегать «простых выражений», и даже допускал некоторую «провинциальность» в речи[880]. Другими словами, он говорил как человек из Восточной Пруссии, на характерном диалекте. Этот диалект поражал людей, говоривших исключительно на литературном немецком языке, своей прямотой – а насколько прямо мог выражаться Кант, видно по его «Грезам».
