Каньон-а-Шарон - [6]

Мы заспешили, и Ира ухватилась за меня. Вокруг за столиками по-домашнему развалились в креслах отяжелевшие мужчины в распахнутых рубашках. Женщины, утвердив среди тарелок локотки, тараторили друг с другом на всех языках.

— Как он угадал с граппой, — удивилась Ира. — Потрясающе, да?… — она чуть не споткнулась о ползающего под ногами малыша. — А прибедняется, как русский мужик: туристов нет. Да тут яблоку упасть негде.

— Ира… тебе не кажется… — я сам еще не верил своей догадке, — что эти люди не похожи на туристов?

Потом Коля мыл тарелки в одном из этих ресторанчиков, изумляясь, как мало среди объедков попадается бутылок из-под спиртного и как много пропадает доброкачественной еды. Совершенно не тронутые дорогие пиццы, ароматные, изысканные, огромные, красивые, как керамические медальоны, выбрасывались, как гнилые помидоры. Как-то хозяин разрешил Коле взять домой две, не вычитая за это из заработка. В полночь Коля вышел с пиццами в картонных футлярах, хозяин за его спиной с грохотом опустил стальные жалюзи, запер замок и включил сигнализацию. Где-то еще домывали из шлангов пластиковые столы и кресла, потоки воды бежали по брусчатке, пустая и влажная Кикар Ацмаут волшебно сияла в свете мощных электрических шаров — во всей стране, до самых далеких кибуцев у подножья Голанских высот, умудренные опытом, не гасят ночами свет. Принеся нам пиццы, Коля поднял бокал красного «Хеврона» за тех, кто по-французски, английски, на немецком и идиш, румынском и польском, по-грузински, молдавски и по-русски говорил за столиками ресторанчиков и кафе — за жителей города Нетания, за нас.

Жанна, изящная шатенка, подруга Дашки, благодаря которой мы оказались именно в Нетании, говорила, что и в гостиницах снимают номера израильтяне. Она устроилась кастеляншей в одну из них, небольшую и уютную. По пятницам, а то и по четвергам подкатывали туристские автобусы и выходили из них, разминаясь после долгой дороги, мужчины, женщины и дети, кто-то в костюме и при галстуке, кто-то в неопрятной маечке с английской надписью, шортах и шлепанцах, вытаскивались чемоданы и кофры, Жанна вместе с хозяином выдавала ключи от номеров, приезжие поднимались по устланным коврами лестницам, в просторных ванных комнатах гостей ждали стопки махровых полотенец, на мраморной плите перед зеркалом — разовые подушечки с мылом, шампунями и кремами, на тумбочках у роскошных кроватей — проспектики, буклетики, планчики, памятки, списки всяких услуг, гости принимали ванну и душ, отдыхали в кроватях, включали телевизоры и кондиционеры, в назначенное время, отдохнув и одевшись, спускались в ресторан, там звучала тихая музыка, начинался обильный совместный ужин со спичами, мужья танцевали с женами и детьми, в баре подавали крепкие напитки. Это длилось до конца субботы, йом кейф, день радости, мероприятие солидной фирмы из Беер-Шевы, Тель-Авива или Иерусалима, из Нацерета или Петах-Тиквы, маленькая премия сотрудникам, низкие цены из-за отсутствия иностранных туристов. В субботу лжетуристы разъезжались, и Жанна вместе с горничными меняла постели и полотенца, отправляла их в стирку, получала из стирки, выкладывала на мраморных плитах разовую парфюмерию, заправляла туалетную бумагу и мешки для мусора, клала салфетки, буклетики и списки услуг, следила, как натерты перила, краны и зеркала.

И на полочке перед зеркалом однажды увидела сережки. Медленно, словно боялась их спугнуть, взяла. Сказала себе: подделка под бриллианты, дешевка. Но сердце говорило, что темная полоса в жизни должна кончиться, что ей обязательно должно повезти, она это утром знала, по пути на работу, и вот предчувствие сбылось. Даже радости не было, ничего не чувствовала, — ведь не могла же она не найти сегодня эти сережки, которые, конечно же, никакая не подделка. Она сунула их в карман брюк и продолжала работать. Когда спустилась в пустую конторку, зазвонил телефон: «Шалом, Жанна, это Альтман, моя жена оставила у вас сегодня сережки, вы не находили?» — «Я посмотрю, — сказала Жанна, — если ваша жена их оставила, они там и лежат, передавайте ей привет, она у вас очень милая». Час спустя, застилая кровати на третьем этаже, она почему-то обернулась и увидела, что хозяин стоит в дверях и смотрит на нее. Рядом жужжал пылесосом эфиоп Давид. Хозяин, молодой, гладкий марокканец, молчал. Она продолжала работать, и он ушел. Кончив день, она пила кофе в пустом баре, он сел рядом на диван и спросил: «Где сережки Альтмана?» «Почему ты меня спрашиваешь? Я ему сказала, что их нет». — «Кроме тебя там никого не было». — «Может быть, она их в другом месте потеряла, — сказала Жанна. — Я смотрела. Их нет». — «Не хочешь посмотреть еще раз? Я побуду здесь». Она заколебалась, он отвернулся, брезгливо приказал: «Иди посмотри». Она медленно поднялась в номер. Почему-то заглянула под кровать. Она вела себя так, словно за ней наблюдала скрытая камера, хоть хорошо знала, что камеры нет. В баре положила сережки на столик перед хозяином. «Они были на телевизоре». — «Очень хорошо, — сказал он. — Отдай ключи». Пришел бармен — она все сидела на диване с чашкой кофе. «Что-нибудь случилось?» — спросил он. «Сердце болит». — «Это хамсин. Надо много пить».