Каннские хроники. 2006–2016 - [69]

Д. Дондурей. То, о чем Андрей говорит, и есть некий процесс расширения наших представлений о реальности. Имеются в виду и тело, и секс, и загробная жизнь, и даже вампирское кровопитание, и все остальное. Художники кричат: всего этого стало больше, а мы не обращаем внимания. Если даже Андрей, который больше всех нас смотрит, говорит, что такого еще не видел. Здорово, мы аплодируем тому, что есть автор, который показывает нечто такое, чего мы не видели, – при девяти тысячах производимых в год в мире фильмов.

Л. Карахан. Ты так восторженно говоришь о процессе расширения наших представлений о реальности – тут тебе и однополый секс, и вампиры-кровососы, – как будто это расширение (кстати, очень однонаправленное) есть заветная цель. Но ведь все не так просто и радужно. Недаром даже такой герой Достоевского, как Дмитрий Карамазов, которому широты было не занимать, сетовал: «…широк человек, слишком даже широк, я бы сузил».

Вот что говорит, к примеру, Франсуа Озон о героине своего конкурсного фильма «Молода и прекрасна»: она «открыта миру и не озабочена моралью. Изабель экспериментирует, отправляется в путешествие, ее набег в проституцию – не извращение». Это вполне концептуальное высказывание абсолютно понятно в контексте каннского телесного реванша. Но согласитесь, что в такой постановке вопроса есть проблема, особенно если озоновский концепт реально осуществляется в реальной семье: к тебе, а не к героям фильма приходят из полиции с сообщением, что хобби твоей несовершеннолетней дочери – проституция.

Я согласен с Андреем, что «Жизнь Адель» «наполнена глубокими смыслами». Ну так давайте и поговорим о них. Вы настаиваете, что это произведение – «абсолютно новое явление». А по мне, так это самое что ни на есть очевидное развитие классической социальной французской традиции, идущей в кино, пожалуй, от Трюффо, от его «400 ударов». Не случайно, когда Кешиша спрашивают, как он относится к герою Трюффо Антуану Дуанелю, он говорит, что этот герой «проходил через его сознание». Другой, более близкий нашему времени пример – знаменитая «Ненависть» Матье Кассовица: разве не близок сюжет этой картины – этнического изгойства, отверженности и драматичной идентификации – сюжету Кешиша?

Все обсуждают эротические сцены, их продолжительность. Но, кажется, будь они чуть покороче, мы бы яснее увидели, что у Кешиша получилось очень выразительное социальное кино, в основе которого едва ли не классовый конфликт.

А. Плахов. Мы так и увидели – это сверхсоциальное кино. И эротические сцены никак не помешали это прочувствовать.

Л. Карахан. Я с интересом прочел в «Коммерсанте» твою статью, Андрей^[17], и считаю, что ты абсолютно прав. Конфликт у Кешиша обозначен противостоянием двух миров: «мира макарон», к которому принадлежит школьница, а потом и воспитательница детского сада Адель, и «мира устриц», к которому принадлежит молодая, модная и эмансипированная художница Эмма, сделавшая Адель своей любовницей.

Такое ощущение, что в характеристику Адель исподволь включен и важнейший для Кешиша (тунисца по происхождению) этнический фактор. По крайней мере, у исполнительницы роли Адель – Адель Экзархопулос – «аутсайдерская» для Евросоюза греческая фамилия. Драма в том, что в широко и толерантно мыслящем современном обществе «мир макарон» и «мир устриц» все же не могут гармонично совместиться, даже несмотря на исключительную любовную страсть, которую испытывают друг к другу героини фильма. Адель оказывается в итоге отверженной.

Мне кажется, что гомосексуальный мотив важен у Кешиша прежде всего как драматическая метафора жизненного тупика. Она очень содержательна. Ведь что такое гомосексуальность в онтологическом, антропологическом смысле (верим мы в Бога или нет)? Это тупик бесплодия и господство самоценного секса, лишенного своей главной функции – продолжения рода. В этом смысле гомосексуальность – действительно знамя нашего времени, когда различные технологии контрацепции и прерывания беременности превратили секс в, наверное, самую вожделенную сферу глобального потребления. Кешиш, по-моему, и использует вымороченность, отсутствие перспективы в гомосексуальных отношениях как необходимый ему метафорический смысл. При этом, не впадая ни в какой романтизм или политическую ангажированность, показывает, что бешеная страсть, которой обуреваема соблазненная и покинутая Адель, так же безысходна, как и рациональная попытка ее возлюбленной Эммы сделать бездетный секс легитимным и семейным в паре со своей родившей на стороне ребенка партнершей (женой?). Мне кажется, такие браки – лишь лукавая уловка современного телесного мира.

А. Плахов. Я бы предпочел, чтобы мы не превращали кинокритическую дискуссию в обсуждение природы гомосексуальности и проблемы однополых браков. И так есть достаточно охотников сделать в этой области открытия – возьмем хотя бы наших политиков из Госдумы. Эти проблемы неоднозначны, и среди нас троих тоже нет единодушия в отношении к ним. Поэтому лучше ограничиться тем, чтобы каждый предложил свое прочтение фильма Кешиша. С моей точки зрения, режиссер не показывает никакой безысходности однополой любви. Он показывает два пути; если бы Эмма была мужчиной, получилась бы классическая тема. Она и так получается, но гомосексуальность придает ей более современный и драматический обертон.