Кандидат наук - [7]
— Не было графы в анкете. Графы нет по поводу усов и с какого года. Я согласно анкете…
И Карп Степаныч неожиданно сбавил гнев. Отошел от Подсушки и несколько мягче, но довольно еще грозно сказал:
— Сколько мы теряем! Сколько теряем от неполноценности анкет!
— Действительно! — ободрился Подсушка. — Усы, глаза, приметы — где это все? Как начальник может определить человека? Невозможно. Упущение колоссальное. Ведь даже у лошади в паспорте пишется: «Во лбу звезда с проточиной» или «Задние бабки в чулках». А тут — человек! Че-ло-век!
— А мы говорим: «Почему? Как враги проникают?» Вот они как проникают.
— Истинная правда, — подтвердил Подсушка. — Так они проникают.
Остаток дня они просидели молча. Работали напряженно. А часам к четырем Ираклий Кирьянович спросил:
— А этот, Егоров, кто он?
Карп Степаныч махнул рукой, поморщился и сказал в ответ:
— Потом, потом. Сейчас некогда. Потом.
Затем Ираклий Кирьянович надраил, как обычно, чернильную крышку и… запустил. Здорово запустил! Думал он так: «Сейчас развею тягость дня». И сказал:
— Начнем, Карп Степаныч?
Тот посмотрел на Подсушку, потом на часы, неожиданно встал, надел пальто и ушел раньше времени (начальнику можно). Он куда-то очень спешил.
Жалобно зазвенела несчастная чернильная крышечка, прекратив южание. Ираклий Кирьянович со злостью шлепнул ее ладонью, заграбастал в горсть и со стуком надел на чернильницу: знай, дескать, свое место. Потом подпер ладонями подбородок и так просидел до конца дня, поглядывая на часы, молча, с тоской. Он думал об одном и том же: «И за каким чертом бог создал понедельники!»
Глава четвертая
ВРАГ НА ГОРИЗОНТЕ
На другой день Филипп Иванович Егоров пришел к профессору Чернохарову. Профессор только вчера прибыл из Одессы, где участвовал в качестве оппонента в защите докторской диссертации доцентом Масловским. Как показалось Егорову, Чернохаров был несколько взволнован — он ходил по кабинету.
— Разрешите? — спросил Филипп Иванович, приоткрыв дверь.
— Гм… Конечно. — Он с некоторым недоумением посмотрел на вошедшего, остановившись в дальнем углу комнаты.
— Здравствуйте, Ефим Тарасович!
— Приветствую вас, дорогой! Приветствую вас!
Такое же приветствие произносил и Карп Степаныч Карлюк. И это не случайно. Он просто-напросто подражал Чернохарову.
Заметьте, Ефим Тарасович слово «дорогой» употреблял, приветствуя и знакомых и незнакомых, а Карлюк прибавлял это слово только при обращении к знакомым, так как считал, что называть незнакомого «дорогой» позволительно будет не раньше, как после защиты докторской диссертации.
— Позвольте… С кем имею честь?.. Гм… (Короткое, отрывистое мычание часто завершало мысли профессора.)
— Егоров. Помните? Ваш ученик.
— Егоров? Ученик? Ах, да! Его-оров!.. Егоров?.. Не помню.
— Тысяча девятьсот тридцать восьмой год. Вместе с Карлюком кончали.
— Постойте, постойте! Это не у вас теленок… изжевал тетрадь по учету урожая? Гм…
— Нет, не у меня. Мне только подсунули. Карлюк подсунул изжеванную.
— Э, вы все продолжаете отказываться. Помню, помню. Э! Молодость, молодость… — Ефим Тарасович рассмеялся. Весь угловатый, костистый, но с животом, висящим ниже пояса, он потряс этим самым животом, стянул губы в одну сторону и совсем закрыл маленькие глазки на широком лице. Это и означало, что Ефим Тарасович рассмеялся. — Ну, не будем вспоминать. Не будем. Садитесь, дорогой, садитесь! — пригласил он Егорова.
Филипп Иванович сел около массивного письменного стола, а Ефим Тарасович погрузился в кресло за столом. Теперь его видно было только по грудь.
— А изменились, изменились вы, Егоров… Четырнадцать лет утекло… Да. Ну и как у вас дела? Где вы?
— В колхозе.
— В науку, значит, не удалось… проникнуть?
— Как это, простите, «проникнуть»?
— Ну, может быть, неточно выразился… Гм… Все достигают. Стараются достигать вершин науки. Диссертации, обобщения… опыты.
— Вот и я буду ставить опыты. Теперь мой начальник — Карлюк. К вам прислал.
— Вот как?.. Но… вы же тогда с Карлюком как-то… Помните?
— Помню.
— А с системой земледелия? Все на стороне Масловского?
— Я на стороне колхозов, — уклончиво ответил Филипп Иванович.
— Похвально, похвально, дорогой. Самостоятельное, значит, мышление. И… все прочее… Гм… Не считаете ли вы это опасным?
— Самостоятельное мышление?
— Нет, нет. Я в смысле авторитетов. Отсутствие авторитетов у молодого научного работника приводит к бесплодности… К безуспешности… Гм…
— Думаю, главный успех должен заключаться в том, чтобы в колхозах было больше зерна, мяса, молока.
— А теория? Теоретическая наука? К забвению?
— Мне кажется, нельзя так ставить вопрос. Давно известно — теория и практика неотделимы.
— Гм…
— Не так ли?
— Гм…
— Мне кажется…
— Гм…
Филипп Иванович знал еще со времени учебы, что «гмыканьем» всегда заканчивался только-только начавшийся спор. Он осекся и перестал возражать.
А Чернохаров, видимо, считал этот спор ниже своего положения (хотя злые языки говорили, будто он стоит на высоте не своего положения). Но он все-таки сказал:
— Вы все такой же… ершистый. Трудно так… вам. Гм…
Филипп Иванович промолчал. Тогда только и возобновил разговор профессор.
— Итак, приступим к делу. Мы попробуем. Вы сами убедитесь в том, что в науке надо держаться… какой-то линии. Я дам вам тему. Поставьте ее в колхозе… на большой площади.
