Кандаурские мальчишки - [22]

На крыльцо с новой охапкой белья вышла бабка Акулова. Забравшись на ограду, я изумлённо спросил:

— Бабушка, а как вы тут?

— В самый раз, мой ангел, в самый раз. Окольных сирот надо ж кому-то притеплить. Дарья пошушукала с народом-то да и меня приставила. Вот я и тутока. Да и слава богу. У нас девкам и без меня тошно; как тараканов набилось в избёнку, а избёнка, прости господи, с курёнку. А тут — хоромы… Ишь чо, всё перепрело, — говорила бабка Акулова, не переставая разбрасывать по кольям бельё.

— А вы серу с собой забрали? — поинтересовался я, как-то сразу забыв про огненные глаза.

Старушка часто ходила в тайгу, собирала смолу и варила жевательную серу, которую мы, ребятишки, покупали у неё за мелочь.

— Забрала, мой ангел, забрала, — улыбнулась бабка, обнажив крепкие зубы.

Обычно у старых людей зубы или начисто вываливаются, или становятся редкими, как у бороны, а у бабки Акуловой — не подскребёшься. Она уверяет, что это из-за серы. Вот мы её изредка и жуём.

— Ну, тогда ладно, у меня дела, — сказал я.

— С богом, мой ангел… Да, ты не видел моих сирот? Ведь как ушли с утра, так и нет.

— Они на могилке… Там…

Бабка качнула головой, шевельнула губами и принялась выколачивать перину.

С ребятами я встретился на скотном дворе.

— Как Нюська?

— Встала. Скоро нам будет обед носить, — сказал Шурка.

— Вот и бурундука не успели поймать.

— Что же, ей хворать, пока мы бурундука не поймаем?

— Нет, но всё же… Это ты, лопоухий, — упрекнул я Кольку, — не смог поймать.

— Раз не попадался…

Когда мы выгоняли стадо, Колька придержал меня у последнего огорода.

— Погоди, щас огурцов прихватим. — Он плашмя протиснулся между иссохших до трещин жердей, плюхнулся в высокую траву и, прошуршав ящерицей, исчез.

На меня нахлынул горький полынный запах. Скоро он вернулся.

— На, держи.

Я подставил ладони, ребром прижатые к животу, и Колька нагрузил их огурцами.

— Если эта Граммофониха насплетничает, я ей тогда дам.

— Да брось ты думать об этом. Что она может сказать?

— Что я в гусей кидал камнями и гусыне чуть крыло не перебил, тогда будет… Мамка знаешь как раскричится!

— Ты же не кидал.

— Она сама придумает. — Колька вздохнул и взял огурец.

Стадо скрылось в логу, и мы пустились догонять его.

Глава десятая

Жара спадала. Облака, дремавшие вдали, всколыхнулись и двинулись, заполняя голубое небо и отбрасывая на землю живые тени. С бугра хорошо было видно, как они скользили по болоту. Тихо шумел Клубничный березняк, и казалось, это шуршали пробегающие тени, задевая кусты.

Придерживая ружьё, чтоб оно не било по пяткам, я сбежал с бугра, подгоняя овец. Кузнечики, треща крылышками, стреляли в стороны. Слева склон пересекала неглубокая канава, промытая водой из ключа, который бил наверху. Канава постепенно росла. Внизу она упиралась в болото. Из болота в этом месте клином выпирал тальник и березняк. Здесь мы отдыхали в полдень. Я собрался было перепрыгнуть самое широкое место, как вдруг раздался крик:

— Ребя! Ребя! Скорей!

Это орал Колька, орал испуганно, мне даже показалось, со слезами. Я кинулся по канаве вниз. Ружьё мешало. Я сдёрнул его с плеча и сжал под мышкой. Колька был недалеко. Он стоял, опираясь на тросточку. Всё на его лице было предельно раскрыто и разинуто.

— Меня змея шваркнула, — выдохнул он.

Я оторопел. Змей я сам боялся до ужаса. Вдруг прямо передо мной шевельнулась трава, открыв чёрно-коричневое блестящее тело змеи. Я отскочил, чуть не вскрикнув. Змея резко подняла голову, глянула на нас и быстро поползла прочь. Упускать её было нельзя. Везде овцы, тяпнет непременно. Что же делать? Ружьё! Я лихорадочно достал патрон, зарядил, дрожа всем телом, и шагнул следом за змеёй. Она уже выбралась из тальника и увиливала к болоту. Забежав сбоку, я прицелился и даванул спуск. Меня толкнуло в плечо, оглушило. Первые секунды я стоял, обалдело пошатываясь, потом опомнился и шагнул к тому месту, куда стрелял. В траве корёжились, чуть не связываясь узлом, две змеиные половины. Казалось, их раздирала нестерпимая чесотка. Я с опаской, боясь приблизиться, смотрел на эту предсмертную пляску.

Прибежал бледный Шурка, в одной руке — трость, в другой — бич.

— В кого стрелял? — испуганно спросил он и, тут же заметив змею, облегчённо вздохнул: — Уф! Я уж думал: опять напали! А этой подлюге так и надо! Здорово ты её разложил!

— Было бы два ствола, я бы её — из двух!

— Ничего, и так не срастётся.

Колька сидел, подмяв под себя талины, и пристально разглядывая ногу выше ступни. Шурка присел и с ужасом спросил:

— Укусила?

— Да вроде, — ответил тот.

— Где?

— Вот и я ищу где.

— Где больно?

— Кажись, тут. — Бедолага, глянув на нас влажными глазами, указал на щиколотку.

— А ну, давай! — Шурка схватил Колькину ногу, опрокидывая того на спину, и впился в щиколотку губами. Щёки его мигом ввалились — он высасывал яд. То и дело сплёвывая, он оторвался, наконец. — Ну, как теперь?

Колька сел, ощупал мокрую от губ щиколотку и нерешительно протянул:

— Кажись, ты не тут сосал… Надо было выше.

Шурка снова дёрнул ногу, и Колька опять бухнулся на спину. На этот раз Шурка дольше не отрывался.

— А теперь? — Он уже тяжело дышал.

Колька тревожно повертел ступнёй, пощупал, даже прислушался.