Кандалы - [161]

Вижу — плачут.

— Хочешь, как перед истинным — на колени встанем, на иконе поклянемся?

Что тут делать? Меня тоже за сердце тронуло: «Я не бог, — говорю им, — ему одному кланяйтесь!» Ну, добро! Так и быть: вам не поверят, так поверят мне: на свое имя возьму сорок возов, только уговор лучше денег: как обмолотитесь осенью, — первым долгом везите в магазею, сдавайте! Не сдадите — на себя пеняйте!

— Что же, неужто поручился?

— Велел в ранний обед сегодня выезжать к магазее, а за мной прислать Степана Романева!

— Эх! — Федор почесал затылок.

— Не ахай, а подожди, чем кончится! Сделавши добро — не кайся! Не отдадут — я потеряю тысячу рублей — только, да и то не навсегда: при урожае отдадут непременно — невыгодно не отдать-то! Зато о том, как я их выручил — слух пойдет по всей волости, это называется у коммерсантов — ре-кла-ма! Все хлеб молоть на нашу мельницу повезут, они первые! Цены поставим ниже других, не будем чуть не пятьдесят процентов драть за помол, как глупо жадничают за Волгой — только потому, что паровых мельниц мало в нашем краю! Зато мы будем завалены помолом, а заволжские пустые мельницы ахать будут! Это расчет, без расчету в таком деле нельзя! А сколько я бы врагов нажил, ежели бы отказал? Но мне, конечно, и по человечеству их жалко стало: в самом деле, кто за них поручится, кто поможет? Завялов, что ли?

В это время на крыльце появилась Наталья с повязкой на волосах, похожей на пирог, да и в руках на железном листе большой пирог несла. Раскрасневшись в жаркой кухне и улыбаясь, она торжественно поставила пирог на середину стола.

— Пироги горя́чи — едят подъячи! С пылу, с жару, кипит, шипит, чуть не говорит! Кушайте, папаша!..

— Вот это хорошо! — потирая руки, сказал Трофим. — Не красна изба углами, красна пирогами! — Он торжественно вооружился ножом. — Итак — разрежем пирог — поперек!..

— Съел молодец тридцать три пирога с пирогом — да все с творогом! — заметил Федор.

У крыльца под березой появился Романев.

— Милости прошу к нашему шалашу! — пригласила его хозяйка, — я пирогов накрошу — откушать прошу!..

— Ну, пирог от нас не уйдет! — сказал Неулыбов. — Степа, садись, милый, откушай!

— Покорно благодарим! — тоном отказа сказал Степан, — мы все уж пополдничали!

— Идем! — сказал Трофим, вставая из-за своей тарелки, — там народ ждет! — И быстро зашагал по садовой тропинке впереди Степана.

— Папаша! — всплеснув руками, кричала Наталья со слезами в голосе, — ведь простынет пирог-от!.. Степан, куды же ты уводишь его?

Но Трофим Яковлич только рукой махнул, отворяя калитку.

— Оставь! — усмехаясь, сказал ей Федор, — видишь, как ему не терпится? Мужики идут! Поручиться за них надо на тысячу рублей! Без этого ему и пирог поперек! Али не знаешь его? Сроду такой! Не посидит на месте!

— Да бог с ним, его дело! Мне пирога жалко! Уж я ли не старалась?

Когда Трофим Яковлич вскорости вернулся, лицо его сияло, словно он только что устроил выгодное дело.

За самоваром, кроме Федора и Натальи, сидели Челяк и Ондревна.

— Ну, что — выручил? — поглаживая бороду, спросил Челяк.

— А как же? Где же им взять? Мне-то доверили, а им, конечно, не доверили бы! — присаживаясь к столу, говорил Трофим. — А ну-ка, где тут у вас пирог? да чайку налей, Наташа! Гостей-то угощай! Анна Ондревна! по каким делам? Не еще ли беда какая?

Ондревна озабоченно сжала губы.

— Ох, и не говори, Трофим Яковлич: не то беда, что во ржи лебеда, а то беды, что ни ржи, ни лебеды! Живем — рубашкой слезы вытираем, видно по Ивашке и рубашка! Переменились времена! Буря в тишь оборотилась, да хрен редьки не слаще! Нас, простых, и бог простит: рот нараспашку — язык на плечо! На рогоже сидя, о соболях не рассуждают, шутка ли — люди и поумнее меня, бабы глупой, за правду в тюрьму да в Сибирь пошли. А без правды житье — вставши да за вытье!

— Сидорова правда да Шемякин суд! — заметил Трофим со вздохом, — однако сухотиться не надо — не все же ненастье, будет и солнышко! Правда со дна моря выносит! Кто тучу принесет, тот и вёдро пошлет!

— Ох, Трофим Яковлич, пока солнышко взойдет… — на глазах Ондревны навернулись слезы. Она вздохнула и, помолчав, продолжала: — С докукой я к тебе, за добрым словом!

— Что ж, говори!

— Что говорить? сам знаешь, — без земли остался народ, особливо тяжко мне, с моей-то семьей: шесть сыновей, да шесть дочерей, кои уже большие выросли — друг за дружкой, как чеснок! Скоро еще столько же снох да зятьев будет, а земли — кот наплакал! Боюсь — нужда заставит — разбредутся все, кто куды: что из них выйдет? Ни рыба ни мясо, ни кафтан ни ряса! Одну семью жандармы разгромили, другую — нужда в пыль распилит! Не хочется мне это видеть!

— Еще бы! мать праведна, — ограда каменна!.. Нельзя рушить стены, дом обрушится!

— Батюшка, Трофим Яковлич! Ты, слыхала я, опять в силе теперь, а в чести и всегда был! Как сизый орел — везде бываешь, высоко летаешь! Посоветуй, как землю добыть без денег, ежели надежа моя только на труд, на детей моих, коими только и богата! Почитай, тридцать человек соберется, коли поженятся все! Ведь это артель — готовая, кровная, родная! Да внуки пойдут! Неужто правителям нашим и горя мало, что до революции народ дошел? Кому это нужно, чтобы крестьянская семья прахом развеялась, а с ней и весь народ от земли отшатился? Неужто не видют, что рубят тот сук, на котором сами сидят? Неужто не поумнели опосля того, что было, да и не то еще будет, когда народ надежды и всякое терпенье потеряет, когда сыны и внуки наши сами пойдут землю добывать, как наш дед Матвей Лексеич на смертном одре завещал? Неужто хотят, чтобы во всей Расее в колокол ударили?