Кандалы для лиходея - [11]

– Да отчего же? – не понимал неловкости графа Александр Александрович.

– Ну, может, вы будете слишком заняты…

– Вы о чем, граф? – удивленно поднял брови Власовский. – Я всегда занят. Но ваше дело непосредственно касается нашего ведомства. Пропал человек, и мы обязаны его отыскать. Или найти причину его столь неожиданного исчезновения…

– Прошу покорнейше извинить меня, но… я слышал, что у вас неприятности в связи с этой… ходынской трагедией, – тихо ответил Виктор Модестович. – Вот я и подумал, что, возможно, у вас не будет хватать времени на расследование пропажи моего главноуправляющего…

– Ах, вот в чем дело, – усмехнулся Александр Александрович. – Спешу вас уверить, что ваше беспокойство совершенно напрасно. Я изыщу время для исполнения моих служебных обязанностей, как бы меня… ни отвлекали какие-либо посторонние… занятия. И покуда я нахожусь в должности обер-полицмейстера Москвы, я буду исполнять ее в полной и должной мере, можете не сомневаться…

– Да я и не сомневаюсь, Александр Александрович, – чувствуя себя виноватым, едва не всплеснул руками Виельгорский. – Просто мне, признаюсь, неловко… обращаться к вам со своими проблемами, когда у вас полно проблем своих…

– Еще раз ответствую вам, милейший граф, – произнес обер-полицмейстер, ничуть не лукавя, когда назвал Виельгорского «милейшим», – что вы отнюдь не должны чувствовать никакой неловкости. Сегодня же я открою ваше дело по всей юридической форме. И можете не сомневаться, никакие обстоятельства не позволят мне отнестись к нему халатно или без должного внимания. Если ваш главноуправляющий жив – мы его отыщем, пусть даже он проживает ныне на Африканском континенте. Если же его уже нет в живых, – развел он руками, – мы отыщем виновника и накажем злодея по всей строгости российских законов. Возможно, мы отыщем и ваши деньги. На это нужны лишь время и терпение…

– Благодарю вас, Александр Александрович, и еще раз прошу вас покорнейше меня извинить…

– Вам не в чем извиняться, – заверил Власовский собеседника. – Итак, где сейчас этот Козицкий?

– У меня, – просто ответил граф. – Чай пьет.

Власовский нажал кнопку звонка.

– Слушаю? – мгновенно появился в дверях дежурный офицер.

– Капитан, проследуйте сейчас вместе с графом Виельгорским до его дома и приведите оттуда некоего управляющего имением господина Козицкого. Цели привода покудова ему не открывайте, скажите, что с ним желает побеседовать московский обер-полицмейстер.

– Слушаюсь.

– Ступайте, капитан.

– Не знаю, Александр Александрович, как вас и благодарить, – смущенно произнес Виктор Модестович, поднимаясь с кресла. – Буду надеяться, что ваши неприятности окажутся не столь трудными и вскоре пройдут, как утренний туман.

– А вы, оказывается, поэт, батенька. Ну, дай-то Бог, – ответил Власовский, совсем не разделяя надежды любезного графа…

Глава 5

Дознание, или Знающие люди умеют отличить правду от лжи

Вечер 2 июня 1896 года

Полицейский офицер не явился неожиданностью для Самсона Николаевича Козицкого. Он уже понял по расспросам графа, что тот обеспокоен исчезновением своего главноуправляющего и, главное, тем, что Попов исчез вместе с деньгами. Козицкий был человеком практическим, поэтому полагал, что граф Виельгорский расстроен более всего утратой денег, нежели пропажей живого человека. Словом, господин Козицкий судил по себе. Впрочем, мы все в той или иной степени судим по себе, и в этом-то заключается наша наиглавнейшая ошибка, а порой и глупость…

– К господину полицмейстеру? – переспросил Самсон Николаевич у посыльного, допивая вторую чашку чая. – Отчего же нет, – спокойно добавил он, – коли они меня ждут-с. Идемте.

Произнеся эти слова, Козицкий немного осуждающе посмотрел на графа, и Виктору Модестовичу стало снова немного неловко. Вот она, беда российской интеллигенции: им всегда неловко. Неловко просить. Еще более неловко – требовать. Неловко назвать глупца дураком и неловко дать сдачи, когда ударили по щеке. Отсюда, милостивые судари, разброд и шатания в ее рядах, а зачастую и неопределенность в политических взглядах. А она (упаси Боже!) может довести и до худшего: противуправительственных настроений. Далее уж и некуда…

Когда дежурный офицер и Козицкий поднялись на второй этаж «Дома московского обер-полицмейстера» и, постучавшись, вошли в кабинет, полковник Власовский в глубокой задумчивости смотрел в окно. Его одолевали мысли о собственной судьбе – что же с ним будет далее, и неужто ему не дадут дослужиться до генерала с пенсионом в три с половиной тысячи в год. Это более чем профессорское жалованье позволило бы прикупить домик в Замоскворечье и жить в собственное удовольствие, ведь ему нет еще и полных пятидесяти четырех лет.

А вдруг отдадут под суд? Что тогда? Лишение чинов и состояния… о худшем не хотелось и думать. Нет, не может такого быть! Матушка-императрица не даст его в обиду, заступится за него перед государем. Да и великий князь, пожалуй, замолвит словечко перед государем императором, потому как, если его, обер-полицмейстера Власовского, признают виновным по суду, стало быть, судить надобно и генерал-губернатора. А это родной дядюшка государя. Император Николай Александрович суда над ним не допустит, поскольку скандал может выйти резонансным. На всю Европу прогремит! А то и до Северо-Американских Соединенных Штатов докатится. Подобного скандала дом Романовых попытается избежать всеми силами, пусть даже он и будет проходить под девизом: «У нас в России перед законом все равны, и неотвратимого наказания не избежать ни крестьянину, ни князю».