Канатоходец - [7]

(4) Плохо приходилось тем, кто, нападая, не знал, что «бомба» таки есть и взрывается, что и случилось однажды в 30-е годы на одной из конференций. Кто-то из официальных представителей, полемизируя, в качестве козырного аргумента объявил ему: «зырянская морда». В ответ взметнулась и обрушилась (как Священная Лабрис) трость Василия Петровича, который в результате многолетнего разбирательства случившегося был оправдан, а его оскорбитель — откомандирован на работу в какой-то сибирский город.

3. Становление этнографа. Экстерн и переход в другое сословие

Теперь мне хочется дать последовательное описание жизненного пути Василия Петровича.

Первоначальное образование он получил в Земском начальном училище, затем в 2-классном Городском училище. Его способности не остались незамеченными[16]: Земство посылает его своим стипендиатом в фельдшерскую школу в Москву (1894–1897 гг.). Затем в течение 5 лет (1897–1902 гг.) он отрабатывает свою стипендию, работая фельдшером в разных уголках Зырянского края. Здесь и первое столкновение с тогдашним укладом жизни. Он — рядовой начинающий фельдшер — не просто делает положенное ему дело, а требует, в предвидении эпидемии, обеспечения медикаментами. Дело неслыханное — фельдшер требует! Начальство оскорблено, требование выполнено, отношения испорчены. И так всю жизнь.

Мне хочется здесь вспомнить эпизод столкновения с русской государственностью, связанный с фельдшерскими годами жизни отца. Ему пришлось сдавать экзамен на звание помощника аптекаря, для чего понадобилась справка о благонадежности. Копия этой справки приводится ниже (см. Приложение). С тех пор прошло почти 100 лет, но мало что изменилось — все те же справки и характеристики, удостоверяющие «поведение хорошее во всех отношениях». Революция не смогла отменить того, что было положено в основу государства Российского — архетип власти продолжал работать инвариантно к обновленным условиям.

В 1903 году Василий Петрович возвращается в Москву и работает фельдшером сначала на заводе Центрального электрического общества, потом в клиниках Московского университета (тогда не было ограничений с пропиской).

В это же время он начал публиковать статьи по этнографии зырян в журнале Свежесть мысли и острота наблюдений обратили на себя внимание. Он знакомится с президентом Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии профессором Д.Н. Анучиным, секретарем Общества В.В. Богдановым и председателем Московского отделения Общества академиком В.Ф. Миллером. Они поддержали его стремление к получению высшего образования. Этому, однако, должна была предшествовать сдача экзаменов за полный курс классической гимназии[17]. А вот врачи — сослуживцы Василия Петровича — возмутились, узнав о задуманном. Как может это сделать самоучка-инородец, даже не начинавший учиться в гимназии?! «Безумная и наглая затея» — по оценке многих коллег.

А экзамен был сдан (в 1905 г.) при Лазаревском Институте восточных языков (директором которого в то время был академик В.Ф. Миллер). Вспоминая об этой эпопее, Василий Петрович говорил, что почти по всем предметам было нетрудно готовиться самостоятельно, но вот три из них были почти непреодолимы — древнегреческий, латынь и, конечно, Закон Божий. Может быть, помогло отношение экзаменаторов — интеллигентных людей, оценивших абитуриента, почувствовавших в нем будущего ученого.

Это, наверное, была самая большая и серьезная победа в жизни Василия Петровича.

Сдача экзамена за полный курс классической гимназии— это не только возможность поступить в университет, но и возможность приобщения к культуре русской интеллигенции, эзотеризм которой охранялся трудностью получения классического образования; одновременно это и переход в другое сословие. Таким образом, гимназия оказывалась и барьером, разграничивающим сословия, — барьером надежным, практически почти непреодолимым для выходцев из других слоев, хотя дорога и не была абсолютно перекрыта. Россия всегда была сословно структурированной страной, остается она ею и в наши дни. Раньше фельдшер не мог быть приглашенным в гости к врачу, пусть даже они вместе стояли за одним операционным столом — вместе несли ответственность. Так же, как, впрочем, сейчас уборщица не может быть приглашена в гости к профессору. Помню, в армии на кавалерийских учениях была команда: «Держать дистанцию в две лошади». Так мы держим ее и по сей день.

Переход из одного сословия в другое сопровождался часто комическими или даже трагикомическими ситуациями. Вот два таких эпизода: (1) отец перед отъездом на летние каникулы заходит к своему другу, тоже студенту, В. Синельникову, происходившему из знатной московской дворянской семьи. Тот представил его своей старенькой бабушке. Она была внимательна, расспросила Василия Петровича обо всем — и откуда он родом, и куда едет на лето, и, узнав, что в Вологодскую губернию, настойчиво просила его, когда он будет навещать генерал-губернатора, передать ему сердечный привет и что-то там еще. Ей в ее старомодной наивности казалось, что друг ее внука не может не быть вхож в губернаторскую семью родного ему края — как могло быть иначе? (2) Второй, совсем комичный эпизод произошел, когда Василий Петрович был приглашен на какое-то семейное торжество в дом Синельниковых. Он смущен — здесь все так непривычно и так парадно, а он в своей повседневной студенческой куртке. В растерянности Василий Петрович садится на ближайший свободный стул, не замечая на нем стакана с горячим чаем. Тут же на помощь бегут лакеи в ливреях, а все, в соответствии с этикетом, делают вид, что ничего не случилось (а брюки-то мокрые!). Причиной происшествия оказалась тогдашняя мода сидеть у стола, развалившись на кресле, а стакан с чаем ставить рядом на стул. Этого студент — выходец из диких северных лесов — знать не мог; здесь и сдача экзаменов не помогла.