Камыши - [52]
— Выпейте, — сказал я ему. — Пейте, пейте. Не волнуйтесь.
Он поднял рюмку, сразу же опрокинул и улыбнулся.
— А вы что же?
— А зачем вы все это мне говорите? — спросил я. — Вы, может быть, хотите предложить мне тему или подучить литературе?
— Для себя, для себя! Отец, Виктор Сергеевич! Разобраться! Ведь я с чем к вам?.. Нацарапал, понимаете, небольшой социологический очеркишко: «Акселерация как реакция homo sapiens на увеличившееся напряжение жизни». И вот хотел вас просить… ну, перелистать на досуге…. — Рукава его пиджака теперь уже были выше локтей, так часто он поднимал руки, словно молясь. Он к тому же еще и закатывал глаза, глядя куда-то в поднебесье.
Я встал, выдвинул ящик стола, вынул белую лощеную книжечку и протянул ему:
— Знаете что, тут жена достала абонемент на Гайдна и Глюка. Возьмите себе. Это, наверное, более полезная для вас трата вечеров.
Я думал, что он обидится и уйдет. Но дудки!
— На Гайдна и Глюка? — Его лицо тут же озарилось улыбкой. — Я понял, понял ваш поворот. — Он перелистал книжечку и положил на стол. — Со мной, знаете, был такой случай. Я как-то зашел в низок, ну на угол Невского и Садовой, в «США». Выпить глоток коньяку с шампанским. И вот слово за слово с каким-то параноиком. И он, понимаете, вынимает пять рублей и сует их мне в нос: «На. Только заткнись». И я взял. Дело не в пятерке, а чтобы понаблюдать за ним. Что будет делать? Вы не можете представить, как он обалдел. Да, да. Какой он мне выдал автопортрет! Я думал, он дуба даст. В таких случаях я беру. Что делать? Цинизм — это юмор нашего времени. Человек, не умеющий быть циником, теперь гибнет, как чистый доверчивый ручеек. А я представитель своего времени. Благодарю вас. Спасибо. Но поворот вашей мысли с Гайдном и Глюком я понял.
— К сожалению, у меня в карманах найдется только рубля три или четыре, — совершенно спокойно сказал я ему.
— Ну-у-у, — укоризненно протянул он. — Не ожидал, Виктор Сергеевич. Нет. От вас не ожидал. Напрасно. Зачем так? Ведь тут же философия.
Я действительно почувствовал одновременно и стыд и злость на самого себя. Налил себе и выпил. Мне не хотелось ссориться с Олей.
— Я, понимаете… Эх… — тяжело вздохнул он. — Думаете, я сам не знаю, что во всем этом нравственности не больше, чем в этом столе? Конечно, конечно. Или вы хотите, чтобы человек был сильнее времени? Тогда где же ваши книги о современном положительном герое? Эх, Виктор Сергеевич, отец хоть вы-то не бейте между глаз. Всем хочется прожить хоть одни день, чтобы никто не дал по морде, не оскорбил. Ни в трамвае, ни на работе, ни в магазине. А то, куда ни повернешься, — бац по личности, по самолюбию, по достоинству человеческому. Так и стегают друг друга налево-направо. — Его вздохи были почти как всхлипы, и, не зная как избавиться от всего этого, я налил ему до самого верха, наклонился и начал читать разостланную на полу газету, на которой лежали грибы. — Я ведь, Виктор Сергеевич, отец, и сам считал прежде, что у человечества очень короткая память на плохое. А нет, к сожалению, не так это. Не так. — Он опрокинул рюмку и опять вздохнул. — Да, как будто забывают люди о несчастьях, о страхе, о жертвах, о прошлом, о мертвых. Забывают. Но только от всего этого, увы, увы, приобретают новый опыт жизни, новый способ выжить. Приспосабливаются с учетом прошлого. Вот вам и уроки истории. Вот потому и нет у современного человека нравственных стеснений. Избавили от них. Таков вами, вами созданный опыт, а нами накопленный. Только, упаси бог, не подумайте, что я сам против чего-либо. Нет, нет, я не столь убежденный. Разрушить Невский: я — за! Оставить Невский: я — за! Сеять кукурузу: я — за! Не сеять: я — за!..
Уже, наверное, четверть часа лил дождь. И мне почему-то становилось не по себе: такая, возможно, хлестала по окну осень. Я вдруг понял, что эта лекция для меня неспроста, что она согласована с Олей.
— Скажите, а сколько вам лет? — спросил я, стараясь не смотреть на его сжатые до белизны пальцы и припадочно закатывавшиеся окруженные золотом глаза.
— Хм! — грустно усмехнулся он. — Да, мы с вами люди разных геологических эпох, Виктор Сергеевич. Совершенно разных. Тридцать четыре. А уж ваша жена тем более… Вот в чем дело.
— Даже геологических? — спросил я, все яснее начиная понимать, что он всего лишь посредник и, значит, скажет, зачем он здесь. Вот уже и начал: «А ваша жена тем более…»
— Только, ради бога, не подумайте, что — отцы и дети, — засмеялся он, лаская меня глазами и краснея. — Просто перепад общественного ритма, а потому и сознания. Я же понял, что означал Гайдн. Схватил ваш плевок. Вы хотели сказать: вот набросились мещане на старинную мебель и старинных композиторов. Да. Тоже своеобразный шок. Бег в прошлое. И сидят мещане в филармонии и притворяются, что понимают этого Гайдна. Согласен. Девяносто процентов изображают, делают видимость. А чем это хуже, чем делать видимость на работе?.. Я вижу, вы даже с каким-то отвращением наливаете мне.
