Камыши - [39]

А вдруг у меня и впрямь выпадут зубы и вылезут волосы, если все деревья станут пнями. И приплюснется нос, когда ему не останется возвышенных запахов. И пиявка покажется лакомством. И, воюя за эту пиявку, все равно в кого будет стрелять: в друга, в отца, в брата. И, озверев, придется опять уматывать в хлюпающее болотце, завернув пожитки в целлофановый мешок…

Проследив за мелькнувшей рядом разноцветной цепочкой велосипедистов, я все же оглянулся… Еще в Краснодаре, войдя в этот длинный мягкий автобус, я неожиданно увидел в кресле последнего ряда ту самую — конечно она! — барышню-гирю, которая была в ресторане вместе с Глебом Степановым. Я тут же вспомнил поразившую меня, ничем не объяснимую тяжесть плеч, лба, головы, тяжесть даже в опущенных уголках крупных, а в общем-то красивых губ. Правда, теперь вместо шикарного кружевного крепа на ней была желтая блузочка с короткими рукавами, которая, пожалуй, делала ее торс чуть полегче. Или причиной этого была не блузочка? Вот уж действительно неснившаяся находка для скульптора! Вполне возможно, что и до Краснодара мы ехали одним поездом. Всю дорогу она не меняла позы: сидела низко склонившись над книгой и не посмотрела в мою сторону ни разу. Впрочем, откуда ей было знать, что я ее где-то, с кем-то уже видел. Я для нее просто не существовал.

Мотор хрустнул и загудел на новой ноте. Впереди, закрывая даль, появилась серо-зеленая, залитая солнцем гряда, на которую мы и вползали. Небо стало расти, потом показались вершины деревьев и между ними две или три фабричные трубы… За стеклом запестрели темно-красные черепичные крыши, обсыпанные пылью виноградники, заборы, подметенные дворики, покрашенные известкой синеватые стены. Было похоже, что весь город состоит из одной нескончаемой улицы, несущейся куда-то по склону. Мы остановились на широкой, излишне расползшейся площади.

А зачем барышня-пуд прикатила в этот одноэтажный Темрюк?

Я вышел, достал сигареты и любопытства ради остановился, чтобы еще раз посмотреть на загадочные пропорции. Показались ее упавшие на лицо льняные волосы, она опустила ногу на нижнюю ступеньку, и вдруг растерялась, как будто испугалась этой незначительной высоты. Наконец решилась, и нога в черной, державшейся только на пальцах туфельке, повиснув в воздухе, стала беспомощно нащупывать твердь. Мне нужно было помочь ей, но я не успел этого сделать, хотя уже протянул было руку. Она не сошла и даже не спрыгнула, а в последний миг как-то неловко соскользнула вниз и, может быть, подвернула ногу. Сделала несколько мелких, как будто чуть прихрамывающих шагов и вошла в соседний, стоявший рядом, небольшой автобус. Тут же села к окну и опять раскрыла книгу. Потом подняла голову и, повернувшись к стеклу, взглянула куда-то вверх. И вдруг я увидел ее глаза, огромные, глубокие и, мне показалось, заплаканные. Нет, даже не глаза, а потрясающе трогательную сетчатую розоватость воспаленных слезами белков. Ну точь-в-точь как у знаменитой кающейся Магдалины Тициана, молящей, страдающей и являющей собой надежду. Но вот грешная голова снова опустилась над книгой, которая наверняка нужна была лишь для того, чтобы не слишком афишировать красноречивое раскаяние. И автобус с ней тронулся. Я успел прочесть на табличке «ТЕМРЮК — ТАМАНЬ». А ведь и действительно где-то рядом была лермонтовская Тамань.

Инспекция рыбоохраны помещалась в одноэтажном, стоявшем на отшибе доме, по соседству с Кубанью. Какой-то единственный зевавший у телефона в полупустой неподметенной комнате широкоплечий краснолицый человек, сидевший под приколотой к стене фотографией в черной траурной рамке, сказал мне, со странным интересом разглядывая мои ноги, что Степанов утром «убыл» на дежурство к Ордынке и вернется, может, к ночи, а может, завтра.

— К Ордынке? — опросил я, услышав знакомое название.

Губы и брови его почему-то дергались. Я посмотрел вниз и понял, что мои ноги тут ни при чем, а наблюдает он за кошкой, которая пыталась сорвать подвешенную для нее на веревке рыбку. Кошка подпрыгивала, дотрагивалась до рыбки лапой, но безуспешно. Игра для нее была придумана изнурительная.

— А вам чего, по какому делу? — Докурив папиросу, он подумал и швырнул ее в угол. Наклонил голову с лысиной и зевнул, продолжая следить за кошкой. — Были задержаны? Штраф платить не хотите? Или у вас лодку изъяли?

Ветерок издевательски покачивал распахнутую раму, к которой была привязана бечевка, и серебристая приманка дразняще передвигалась по воздуху. Кошка сделала еще одну изящную попытку.

Я узнал, что Ордынка — это рыбацкий поселок, что до него можно добраться по лиманам или на попутной машине. Пожалуй, не было никакого смысла без всякого дела сидеть в Темрюке, глотать пыль на улицах, и я решил, что пойду прямо сейчас, а какая-нибудь машина догонит меня, и таким образом разыщу сразу Степанова и того Прохора, который знает, как найти Настю, а заодно увижу лиманы. Это уже дело.

— Это Назаров? — спросил я, показав на портрет и уже собираясь уйти, потому что ответа не последовало.

— А на вас что, Назаров акт составлял? — точно проснувшись, спросил дежурный. — Следующий раз не будете браконьерить. Вишь, понимаешь, сперва ловят в мутной воде… А человека убили. Брысь! — прикрикнул он на кошку. — А Степанов зачем? Защитничка нашли?