Камыши - [22]

— Уууу… нехристи. Воспитали на свою голову. Рубаху надел, а в башке ни царя, ни бога.

И ведь я как будто предчувствовал. Как же, как же это вышло?

— А в лицо зачем, чудак? — вздохнул он, большим пальцем ощупывая зубы. — Вы видели, граждане? Ничего, теперь ответишь.

Толпа ротозеев всякого ранга уже стояла за нами, и я медленно отвязал собаку. Хвост робко и благодарно махнул мне. В общем-то, самое неприятное, что в это дело уже замешан Костя. Что, в конце концов, за чертовщина со мной?..

Маленький вежливый милиционер, приговаривая: «Ничего, граждане, не случилось», аккуратно записал в блокнот адреса свидетелей, которых почему-то оказалось уже только двое, и мы побрели перед ним, опять же величественно, а пострадавший, прикладывая к щеке платок, сопровождал всех нас сзади. Снова мы шли мимо афиш, запыленных окон и трамваев, увешанных гроздьями болельщиков. И что странно, пес что-то чувствовал, приподнимал голову и старался заглянуть мне в глаза.

Одним словом, мы пришли быстро.

Темный узкий коридор, а потом квадратная, перегороженная довольно высоким барьером и как будто никогда не проветривавшаяся тускло освещенная комната. Возле стены длинная коричневая скамейка, на которой сидел какой-то человек, обхватив руками забинтованную голову. Из-за барьера поднялся дежурный и окинул нас тяжелым сонным взглядом.

— Вот, товарищ майор, драка в угловом магазине, — лениво доложил милиционер. — Этот два раза ударил ногой собаку, а этот ударил его.

Пострадавший оказался аспирантом какого-то института.

— Вы действительно ударили его? — повернулся ко мне майор, показав мешки под глазами, подсвеченные зеленой настольной лампой.

— Да, — кивнул я, ощущая странный кислый запах вокруг — смесь пыли, перегара и дыма. — Действительно ударил.

Майор, пожав плечами, вздохнул и посмотрел на пострадавшего:

— Ну, что там у вас? Уберите платок… Да ничего не видно.

— Это будет видно завтра, — усмехнулся аспирант. — Могу вас уверить. У меня как будто отнялось пол-лица. Это подтвердит любая экспертиза. Дайте мне направление. Это удар не рукой, а каким-то твердым предметом. Я даже упал.

— Собаку били ногой? — вздохнув еще раз, спросил майор. — Вот вы же образованный человек. Вы должны быть культурным. Еще золотой перстень надели. А как ведете себя? Почему вы ударили собаку?

— Вы говорите таким тоном, как будто я во всем виноват. Предположим, мне показалось, что она хочет меня укусить, — азартно обиделся аспирант. — Откуда я знаю, что она сделает?

— А вы что, пришли сюда умничать? — Улыбка на лице майора стала недоброй. — Или вы думаете, что здесь сидят олухи? Так вот, представьте себе, мы тоже культурные люди, не хуже вас.

— Возможно, — съехидничал аспирант, закрывая щеку и независимо шмыгая носом.

Майор оценил его взглядом и снова задал вопрос:

— Ну хорошо, а второй раз вы за что ударили собаку? Вы, кажется, выпивши… Так? Сколько выпили?

Аспирант поднял бровь и усмехнулся открытой половиной губ:

— Ну, видите ли, если каких-то сто граммов коньяку — это теперь называется… — И, вздохнув, сделал бессильный жест рукой.

Я стоял, слушал, время от времени гладил Тима по кучерявой спине и уже не думал, каким будет сегодняшний вечер, а размышлял, как сделать, чтобы побыстрее вернуть Косте Тима, который во всяком случае пятнадцать суток не заслужил, а мне вряд ли грозит что-нибудь большее. Оля едва ли не рассмеялась бы, увидев все это.

— Ваши документы, — потребовал майор. — Я вам говорю. Да, да, вам.

Я кивнул. Сунул руку в один карман, потом, переложив поводок, в другой и буквально всем телом ощутил холодную и занудившую тоску. Я нащупал только деньги. Твердого корешка моего писательского билета под пальцами не было. Билет исчез. Однако не это была невозвратимая потеря. Внутри ведь лежали листки деда… Я понимал, что нет ничего наивнее и глупее говорить незнакомому человеку, который наверняка не читал твоей книги, что ты — писатель. Меня сжигал стыд, жуткий стыд за себя.

— Я только сейчас вспомнил, что паспорт у меня в чемодане, — сказал я. — Я нездешний. Я сегодня приехал из Ленинграда. — Я произнес все это, слыша себя словно со стороны, раздумывая над тем, как оградить от этой истории Костю, и постепенно оценивая свою потерю. Листки, пролежавшие в Библии тридцать с лишним лет…

— Такое, видите, дело, — закончил я, все еще с надеждой хлопая себя по карманам.

Майор неожиданно повернулся к пострадавшему.

— Еще лучше, — сказал он, постукивая мундштуком по барьеру. — Какой вы показываете пример человеку из другого города? Культура! А вы знаете, что композитор Моцарт упал в обморок, когда в оркестре заиграл не тот инструмент? По-вашему, композитор Моцарт мог бы так поступить, как вы? — И он поднял со стола какую-то книгу и потряс ею.

Аспирант, вздохнув, посмотрел на меня, словно теперь уже искал сочувствия, и только потом ответил:

— Я не Моцарт и даже не Шостакович, а меня ударили, и я пришел, чтобы найти здесь правду, а не слушать лекцию. Вам завтра позвонят кое-откуда. Пойдемте отсюда, товарищ. Я вас прощаю, — сказал он мне.

— Сядьте вот туда, — уже грозно произнес майор. — Да, да. Туда. Я вам сказал: сядьте, пока я не отправил вас в вытрезвитель. Умник нашелся.