Камыши - [158]

— Ах, это и есть вы? — спросил он, будто вернувшись из другого мира. Безукоризненно белая рубашка прилипала к его покатым плечам, хотя ветерок поддувал занавески и на столе крутился вентилятор.

Сперва мы оба чувствовали некоторую неловкость.

— Мне о вас кое-что рассказывали в райкоме. Решил познакомиться, узнать, как вам живется у нашего моря, — сказал он. — Входите, входите.

Мы посидели, приглядываясь друг к другу. Я попытался понять по лицу, что он за человек, потом выложил все, что я думал об этом море. Но, наверное, чересчур горячо. Он маленькими кусочками отламывал лежавший на тарелке сыр, складывал столбиком, иногда поднимал голову и смотрел на меня не то озадаченный, не то усталый. Наконец что-то расковало его, очевидно мой обвинительный тон, он сел вполоборота ко мне, поднял колено, на котором натянулась дорогая темно-серая ткань, обхватил его сцепленными пальцами и, откинувшись, неожиданно весело засмеялся:

— Ну зачем же, зачем же сразу с такой высокой ноты? А то ведь, если и я так, мы с вами горло сорвем. — И теперь, мне показалось, он всматривался в меня с озорным любопытством. Встал, вынул из тумбочки бутылку вина, поставил на стол два фужера, налил себе и мне. — С чего это вы взяли, что я банкрот и боюсь правды? Я-то, признаться, и намеревался поговорить с вами без всяких полутонов, полуслов и ненужных подтекстов. Гражданские чувства присущи не одним писателям. Попробуйте. Сухое. — Видимо, не желая задеть меня, он засмеялся еще громче. — Правда, мне-то хотелось поговорить с вами о писательском деле. — И, не скрывая усмешки, он придвинул бутылку еще ближе ко мне. — Как вам вино? Между прочим, местное.

— По-моему, очень хорошее, — ответил я. У вина действительно был великолепный, тонкий букет.

— Ну, не экономьте. У меня найдется еще бутылка. Я вижу, у вас глаза утомленные. Много работаете? А чему вы улыбаетесь, если это не секрет?

— Да так, — еще не зная, куда повернется этот разговор, ответил я. — Просто вспомнил. У меня был сосед по даче, крупный работник. Мы с ним играли в шахматы. Так вот, он по телефону бесконечно повторял две фразы: «Я ехал и видел…» Ну, какой-нибудь там непорядок… И еще: «Вы нас не туда тянете».

— Ясно, — бросив на меня быстрый взгляд, кивнул он. Потом, как бы спохватившись, встал, взял с тумбочки и поставил на стол вазу с виноградом. — Прошу… Значит, обозревал ваш сосед жизнь из окна автомобиля? Так? Бывает. — И, снова ухватившись за свое колено, он уставился на меня все с той же озорной пристальностью. — А вдруг и я вам скажу, что не туда тянете? Тоже осуждать будете? А я ведь очень люблю ленинградцев. Хороший народ, задиристый, темпераментный. Вот вижу: приехал человек — и уже претензии. Что-то ему не так. Ваше здоровье… — Он поднял фужер. — Да и мне эта ситуация на море не очень-то нравится. Но вот позвольте спросить: а экономику этого района вы изучили?

— Более или менее, — ответил я.

— Ага! — поднял он палец, и глаза его в один миг стали острыми и веселыми. — Более или менее. Значит, пока что одни эмоции? Верно? Ну что ж, возможно, вам экономика трудна. Вполне может быть. Однако войдите и вы в мое положение. Вам экономика трудна, а мне, представьте, не так-то просто уяснить, а вот отчего это в книгах наших писателей так много сырых эмоций. Открываю книгу, натыкаюсь на один и тот же принцип: ехал там-то и вот из окна видел то-то, — он рассмеялся. — Ехал и видел! И все тут! Ну что?

Теперь рассмеялся и я. Очень цепко он удерживал мысли и не терял логики.

— Видите, как любопытно? А вот я, бедняга, привык думать, что литература — это эмоции, переработанные в большую и свежую мысль. Так что прикажете делать? Как быть? Выходит, что все зависит от личности человека. — Он снял с галстука янтарную булавку и бросил ее на стол. — Вот у меня поэтому свои творческие проблемы. Кому позвонить, чтобы уняли разбушевавшегося в ресторане поэта, это я знаю. А вот кому позвонить, чтобы написал хорошую поэму о современной Кубани, этого я до сих пор, к сожалению, понять не могу. — И он замолчал, выжидательно улыбаясь.

— Вы хотите, чтобы я ответил? — спросил я.

— Да что вы? Что вы?! Ни в коем случае! — Он отпил глоток и поставил фужер. — Отвечать должен я, а вы только спрашивать. Надеюсь, такая мера откровенности вам подходит? — Он по-прежнему сидел откинувшись, раскачивая ногой.

— В общем-то да, — не удержав улыбки, согласился я. Мне начинал нравиться этот спокойный и находчивый человек.

— А вот вам еще творческий случай, раз уж у нас такой обмен взглядами. — Он закурил, с удовольствием затянулся и выдохнул дым к потолку. — Попросился тут ко мне на прием одни наш прозаик, которого не приняли в Союз писателей. С жалобой пришел. Ну мне бы, наверное, промолчать надо. Не я же виноват, что его прокатили! Я-то тут при чем? А вот черт меня дернул, я ему и сказал: проза, говорю, у вас, знаете, газетная, серая. А он на меня тут же в ЦК. Вот, мол, ваш работник не уважает нашу прессу. Ловко? И вот гадаю: как бы это из литературы демагогов убрать? Ну откуда же, откуда у них почва? Кто виноват? — Он давно уже стащил с себя галстук, а теперь встал и повесил его на спинку дивана. — А вот зря я этому товарищу не сказал, что не туда он нас тянет. Жалею сейчас. Честное слово, жалею. Как вы считаете? Вы бы ему сказали?