Камыши - [131]

Старший кашлянул поважнее, приподнялся и вдруг задохнулся и стал как ледяной — кровь застыла от мысли, которая пришла в голову. Как же раньше не понял? Не зря ведь это, не просто, не случайно они в этот лиман страшный заехали, зарулили сюда. В этот лиман именно и к проклятому ерику. Не бывает это случайно, и не судьба. Какая судьба?! Как же сразу не понял? Видно, Петренко знал, что к чему, если здесь лодка стоит, хоть и веслами, а не отъезжает, а можно. В другую протоку, в другой лиман… А случилось вот здесь это. И ночь скоро, как в тот раз. Вот оно что… И место это же… Значит, не зря Петренко заехал сюда, значит, проверяет его…

И Степанов сел, глядя на молодого, уставясь в широкую спину, а воздуха ему не хватало… Давно в этом лимане не был. Лиман заросший, утиный. А крикни, ну крикни, а что? Колодец. А без мотора и вовсе. Тут шелохнет, тут гукнет, оттуда заплещет. А мотор есть — за стуком хоть спрячешься. Стрекочет под ухом, и легче, за стеной вроде, как отгорожен… Вот и выходит: испытание душе его здесь.

Старший смотрел на лиман… Значит, оттуда, где край тростника, Назаров выехал, показался. А сюда, к ерику, зачем же? Или крикнули ему отсюда, а он голос спутал? Кто теперь скажет, как он к ерику попал, за кем погнался? А сказать можно одно: значит, не к острову, не к шалашу, где косари, он поехал. А так вот вдоль тростника и греб, так в ерик и въехал. А косарей мог и днем поймать, как ловил прежде. Нет уж, не заблудился он… И Степанов голову не повернул, а только глаза скосил и сразу увидел: остров весь перед ним. Вот как лодка теперь стояла. Другого места не выберешь. Это же место как будто подобрано: весь этот театр браконьерских действий. Именно. Шалаша косарей, само собой, за тростником не увидишь, а остров желтый от солнца и тихий, как неживой, а только блестел. Сеть косари ставят, чтобы продавать эту рыбу в Темрюке спекулянтам, а ловят в субботу. Сегодня. И Назарова тоже — в субботу. Да ведь на этой рыбе и держатся, пока продают ее, вот что. А кто за эти деньги лиманы косить пойдет, если б не рыба? Попробуй возьмись-ка, а фильмы на остров не возят, и в город поехать хочется, а не монахи. Им слово, они: «На уху». И на очной свое: «На уху мы. На уху». Сеть ставят недалеко от шалаша, чтобы самим видеть и снять, если что, эту свою сеть, которую им порезал Назаров, а снова связали и ставят. Штрафуй, инспектор. Твоя служба… А кто разберется, если сеть у них и ракетница. И дело на них заведено после Назарова, а тот, что постарше, в тюрьме сидел. Днем встретишь — ладно. А ночью? Вот и крути по лиманам. Человека разве узнаешь — камыш. Что ему от тебя нужно и кто он — узнай-ка. И каждый шуршит про свое, но тайно. Клонится по ветру, так вертит и этак, как ему лучше. И всякий в свою сторону, хоть солнышко вроде одно. Вот и гнись к солнышку. Нет же. Так и стоят рядком, растут из одной земли, лопочут, а каждый — камыш. Люди — камыш. Вот что. И вот как оно есть на свете… А этот Петренко, он кто?

— Собрал, Петренко? Долго еще нам?

— Собираю, Дмитрий Степанович. Ставить буду. — А сам, видно, время тянул, копался. Умышленно это делал. И носки эти синие, значит, тоже не зря… Проверка…

Старший устал еще больше. Взглянул на солнце, но незаметно, такой сделал вид. А солнце над тростником, и цвет уже красноватый, так низко. Потом осторожно, чтобы не расплескать свою боль, развязал рюкзак, вынул пакеты, нож, достал мешок пластикатовый с хлебом, и помидоры достал, и кусок колбасы, и соль, и два яблока, и бутылку с водой, и сахар в синей обертке. И шелестел бумагой, когда спросил невзначай, а спросил спокойно:

— А ты кто будешь такой, Петренко? Я говорю, в какой, значит, части ты служил, Петренко? Или не слышишь?

— В ракетных, Дмитрий Степанович. — А на еду посмотрел и отвернулся, но по горлу прошел комок, и забренчал инструментом.

— А по званию кто? Ешь вот. Бери, Петренко.

— Рядовой.

— Так, так… — Степанов разломил хлеб пополам, разложил на газете колбасу, сахар, а бутылку с водой поставил между коленями. Но взглянул на еду и почувствовал отвращение. Взял кусок хлеба, подержал у рта, но разжать зубы не смог и опустил руку. — А сюда, значит, по заданию?

Молодой повернулся и руку на борт положил, но глаза опять те же самые — скользкие и голодные, даже блестят.

— По личному желанию, Дмитрий Степанович.

От запаха колбасы старший покрылся мурашками. Выбрал яблоко поспелее, желтое, а один бок — розовый. Скрипнул по нему ладонью. Потом еще о рубаху вытер. От яблока тоже легчало в печени, как от сахара. Знал, что такое действие яблока, и еще — витамины. Откусил с хрустом, вытянул сок, а сам хотел засмеяться, но только смеха не получилось.

— А ты, Петренко, правду мне говори. Ты мне правду скажи: зачем ты сюда приехал?

— Браконьеров ловить, Дмитрий Степанович. А зачем же?

— Вот сам ты сюда и приехал? Или тебя кто прислал?

— Как же еще, если не сам, — и молодой улыбнулся, а губы как будто из сопревшей резины и черные, так запеклись. Сказал, и снова слюна по горлу, а рот открыт, точно у рыбы.

— Так, так… Ну, так. А родом откуда?

— Сам-то? А рядом. Ростовская область. Колхоз-миллионер.