Камуфлет - [17]
— Догадываюсь.
— Вот и ладно. А по окончании другая, приёмкой именуется. Не так быстро, зато, — он замялся, — зато не скучно. Согласны?
— Почти. А без этого никак? Ну, там, отдел кадров, бухгалтерия. Касса…
Он рассмеялся:
— Нет уж, батенька, не будем коней гнать. Тут свои порядки, не нами заведённые. Ментоскоп — первая дверь налево. А пока там пробегутся по вашим извилинам, — он добродушно усмехнулся, — мы к приёмке подготовимся.
Убрав присоски с моего лба и висков, лаборант взглянул на экран:
— Будете у нас в пятом секторе… Александр Павлович. Надеюсь, что будете.
— Пятый сектор?
— Наука — культура — искусство.
Скучно и правда не было.
За дверью без таблички оказался не кабинет, а целый зал. В первых рядах кресел, расположенных амфитеатром, скучилось человек тридцать. На освещённой сцене за столиком устроился Савельич. Второй стул оказался свободен. Я проследовал на подмостки.
— Располагайтесь, батенька, вы у нас почти свой. А кто у нас от пятого? Мария?
Из первого ряда поднимается моложавая дама в солидных очках. Вздымается, всё выше, и ещё… Да сколько же в ней росту? Вот, уже вся встала. Ну и дылда!
Дама заглянула в бумаги. Ясное дело, распечатка с ментоскопа.
— Александр Павлович, представляю вас будущим коллегам, сотрудникам пятого сектора. Меня зовут Мария. Просто Мария, — она перевела вооруженный взгляд на Савельича.
Тот благожелательно кивнул:
— Давайте, голубушка.
— Посмотрим по традиции, что представляет данный субъект на Материке. Во-первых, пасётся на ниве государственной службы. Как говорится, чинно ходит с портфелем в присутствие. Во-вторых, кандидат наук, а дословно недоучка. Учёный — хер печёный.
Бог мой, что она несёт? И потом: материк — это что же? А, понятно.
— В-третьих, преподаватель, опять-таки между делом. Есть и четвёртое, книжки пописываем. Мним себя экологом. Как там о нём в местной газетке? — она заглянула в бумаги. — А, вот: «Джеймс Бонд от экологии».
Очковая змея противно захихикала и спародировала иронично-нахальным голосом Шона Коннери:
— Бонд. Джеймс Бонд.
В зале посмеивались. Вот издеватели! Но какое коварство!
— И что получается? Заявился он сюда, ибо на Материке не добился ничегошеньки. Если чиновник — то мелкий, коли писатель — то ремесленник, учёный — неполноценный, а преподаватель — доцент. А доцент, как мы знаем, тупой. Прямо многостаночник какой-то.
Дружный смех. Ну и поганка, бьёт по болевым точкам. А, так это ещё не всё.
— Вспомним, что говорил по этому поводу Александр Сергеевич.
При чём здесь… А, ясно, из ментограммы проведали.
— Пушкин, — змеюка возвела очи, — наше всё. Но его гений изумляет и сегодня. Как мог поэт полтора века назад предвидеть появление этого господина (кивок в мою сторону) и дать настолько меткую характеристику?
Усмешки в зале усилились. Обидно до слёз. Ничего себе, формальная процедурка. Постой, да это же проверка на вшивость, как в японских бизнес-школах. Или «прописка» на зоне. И главная цель тут не садистское удовольствие получить, а понять, свой ты или чужак. Тогда должно сработать правило трёх: не обижайся, не извиняйся, не суетись.
Савельич благожелательно взглянул на меня:
— Ну-с, батенька, что скажете?
— Оправдываться не собираюсь. Не хотите — не берите в свой застенок. Да я в хорошем смысле, Академию ведь стена окружает.
Савельич хрюкнул.
— Извиняться не намерен, — повторил я. — Но возразить хочу, относительно гражданской службы. Сам Александр Сергеевич немало годочков числился слугой государевым. И Козьма Прутков, — надеюсь, никто не сомневается в его мудрости? — отмечал: «Только в государственной службе познаёшь истину». И, надеюсь, присутствующие в курсе намерений Остапа Ибрагимовича переквалифицироваться в управдомы?
Что там в зале? Лёд тронулся.
— А насчёт многостаночника и спорить не о чем. — продолжил я. — До нас классиками сказано:
И ещё:
«Кто знает только химию — тот и её знает плохо».
Приняли меня тайным голосованием — при двух воздержавшихся и одном (точнее — одной) «против».
Савельич торжественно пожал руку, а кобра по имени Просто Мария этак интимно протянула: вы не подумайте что, у нас так положено, тут все свои, и тоже прошли через, вы обиду не держите и если что, великодушно простите.
Но я-то заметил её неформальное рвение:
— Бонд простит. А за Пушкина ответишь.
Слово своё я сдержу, но через два года. А сейчас надо представиться начальству.
На массивных дверях красуется монументальная вывеска:
В кабинете, кроме хозяина, — посетитель, примостившийся возле стола. Но в глаза бросился именно стол. Даже не мебель, а настоящее инженерное сооружение. Гигантские, размером со шкаф, тумбы; три компьютера и целых пять телефонов. И непонятный предмет на столе: продолговатая хрустальная шкатулка.
Стены — целая портретная галерея; взгляд зацепила сладкая парочка народных академиков: Лысенко и Фоменко.
Вольдемар Модестович соответствовал огромному креслу, в котором восседал: грузная фигура с большой круглой головой, увенчанной лысиной. В первые годы советской власти похоже изображали буржуинов-кровопивцев и кулаков-мироедов.
