Камни в холодной воде - [36]

Он не ответил ей, лишь придвинулся ближе, касаясь тонкого плеча Лии и оголённой подолом рубашки ноги.

― Кстати, я вот ещё что хотела узнать, ― во рту пересохло, а прикосновения Ильинского не давали сосредоточиться. ― Почему вы тогда успокаивали Лизу?

― Она сказала, что никогда ещё не видела столько боли и гнева в глазах у человека, ― отрывисто усмехнувшись, ответил Вадим Борисович. ― И боялась, что ты просто сейчас пойдёшь нас убивать.

Так и было.

Её губы чуть дрожали, как и кончики пальцев, но она не могла это контролировать. Чувствовать тепло Ильинского рядом с собой было слишком приятно, слишком сладко. Густая тишина июльской ночи, нарушаемая лишь тихими трелями гитарных струн и приглушённым смехом геологов и мальчишек, создавала почти сказочную радость.

— Вадим Борисович. — Лия коснулась кончиками пальцев плеча Ильинского. На нём была чистая рубашка с целыми пуговицами — та голубая, которая пахла солнцем и летом. А ещё теплом и заботой. — Вы все же надели её? — Лия прикоснулась чуть посильней, чувствуя тепло плотного крепкого тела под хлопковой тканью.

— П-просто В-Вадим, — произнес, заикаясь, Ильинский. Казалось, ему не хватает дыхания — как будто он долго хотел сказать это, а когда этот момент настал, испугался. — Называй меня просто по имени. ― Он приподнял руку и забрал из пальцев Лии позабытую кружку с чаем.

Кончики их пальцев соприкоснулись. Только сейчас Лия поняла, что они никогда не держали рук друг друга. Только в рабочие моменты, когда передавали птиц. Пальцы Ильинского плавно переместились на запястья Лии и нежно очертили контур её ладоней.

— Если бы я не пришёл, ты бы уплыла?

— А если бы я не уплыла, ты бы пришёл? — вопросом на вопрос ответила Лия. — Быть может, на самом деле мы умерли? Быть может, спирт однажды оказался метиловым. Быть может, газовый баллон на кухне всё-таки взорвался. Быть может, УАЗик перевернулся по дороге. Какая разница.

Она замолчала, чувствуя, что почти исчерпала смелость. Мысли о смерти и иллюзорности происходящего всегда навевали на неё почти первобытный страх, а сейчас, слушая себя, она невольно проваливалась в тянущие душу сомнения. И Громова со своими яблоками и красивыми песнями, и сполохи костра на берегу, и небо в алмазах далёких падающих звёзд ― всё это показалось вдруг удивительно нереальным, словно вот сейчас она откроет глаза, и больше никогда не увидит этот прекрасный сон.

— Так что ты мне скажешь, Лия? — голос Вадима Борисовича вернул её из страхов Страны Снов.

— Про что? — она недоумённо посмотрела на него. И вспомнила.

Лия Лазарева, ты выйдешь за меня замуж?

— Про моё предложение. Ты согласна? ― было непонятно, какой ответ он хочет услышать.

― Я не сказала «да», ― уклончиво ответила Лия. Слишком много всего произошло, чтобы он могла вот так вот просто дать ответ.

― Ты не сказала «нет», ― усмехнулся Ильинский. ― Но обещай, что всё же ответишь мне хоть что-то.

Обещай мне, Лия.

― Тогда и ты обещай мне, ― называть его «ты» было необычно, непривычное слово кололо язык. ― Что не будешь больше выдумывать всякую чепуху. Потому что своё обещание я сдержала, Вадим Борисович. Я не сказала никому. Да и не зачем было говорить ― все и так всё знали. И вообще я замёрзла, ― произнесла Лия, чувствуя, что дрожит сейчас не от волнения, а от ночного холода, который покалывал голые ноги и пробирался под куртку, пришедший, казалось, вместе с наползающим со стороны реки серым туманом.

Чай в отставленной кружке остыл, лишь глинтвейн ещё хранил тепло. Лия, отпив глоток, с удовольствием съела дольку кисло-сладкой ранетки.

― Пошли домой, ― Ильинский поднялся и, глядя сверху вниз на всё ещё сидящую Лию, протянул ей руку.

― Пойдём, Вадим Борисович. ― Ранетка встала поперёк горла, как и привычка называть Ильинского по имени-отчеству.

Лия протянула руку, и пальцы Вадима Борисовича крепко обхватили её ладонь. Легко, словно она была птичкой, он поднял её на ноги и, ведя за собой, начал спускаться по лестнице. Ступеньки тихо поскрипывали.

― Какая боль, какая боль: Аргентина ― Ямайка 5:0, ― донёсся с берега нестройный припев, который тянули множество голосов.

― Ты знаешь, о чём эта песня? ― вдруг спросил Ильинский, останавливаясь внизу лестницы и не отпуская руку Лии.

― О футбольном матче Аргентины и Ямайки?.. ― несмело предположила очевидное Лия. Её всегда ставили в тупик странные, порой абстрактные вопросы Вадима Борисовича, которые часто не имели правильного ответа, известного ей.

― Это песня о прощении, ― казалось, он даже не слышал её. ― О прощении за унижение, за боль и несправедливость.

― Понятно, ― зачем-то отозвалась Лия, хотя было понятно, что ответ Ильинскому не требовался. ― Вообще, куда мы идём? В какой домик?

― В мой. У тебя дома только старые матрасы.

Лия не стала спорить, а просто пошла за ним, вдруг подумав, что если Ильинский прибрался в комнате, то она, пожалуй, даже похвалит его.

Она не помнила, что шептала ему. Кажется, что-то про горячие звёзды, которые, словно расплавленный воск, текли сквозь пальцы. Говорила еле слышным даже самой шёпотом о мире снов, в котором ещё живы надежды и мечты, целовала его подстриженные пепельные волосы, обводила ладонями контуры запястий и плеч. Сердце гулко билось в груди, а кровь шумела в голове, не давая сосредоточиться. Он целовал её глубоко и нежно как тогда на кафедре, когда она пообещала никому и никогда не говорить о том, что он признался ей в любви. Их носы соприкоснулись, и было в этом коротком почти неуловимом касании столько странной робкой нежности, что Лие стало не по себе.