Камни в холодной воде - [29]

— Почему не попросила вытащить свой рюкзак?

— Вы видели глаза Малиновского? — усмехнулась Лия, проводя пальцами по влажным, начавшим виться ещё больше, чем обычно, волосам, очертив прядку, которую заправил за ухо Ильинский. — Я думала, он сейчас нас убьёт!

Нас. Слово приятно и непривычно кольнуло сердце, разлилось удивительным, почти ощутимым вкусом на языке. Она часто произносила это слово раньше, подразумевая при этом что угодно: коллектив стационара, студентов, себя и Ильинского во время выступлений на конференциях. Но если раньше это было просто слово, обозначавшее безликих обобщённых людей, то сейчас краткое и просто «мы» приобрело совершенно другое значение. Надо было только увериться, особенно убедить разум и кружащуюся в пыли не угасших сомнений душу, что всё это реально.

В дальнем уголке истерзанного, только начавшего залечивать раны сознания гнездилось беспокойство — Селефаис тоже был удивительно реален. Настолько, что его создателю Куранесу[8] пришлось дорого заплатить за прекрасное сновидение. Лие нужно было убедиться, что это не сон, что она сейчас не откроет глаза в холодном домике, за окном которого стелется туман — такой же, как и в её душе все эти страшные четыре дня.

«Что же делать?..» — она хотела слегка закусить губу, но, погрузившись в сомнения, слишком сильно сжала зубы. И эта внезапная вспышка боли дала ей ответ.

Понимая, что это глупо и отдаёт суеверием, Лия взглянула из-под ресниц на Ильинского.

Он ни разу не целовал её во снах.

Она открыла было рот, желая сразу же озвучить свои мысли, даже не боясь показаться смешной, но слова так и застряли в горле — Ильинский опередил.

Он поцеловал её. Сначала осторожно, будто спрашивая разрешения, а затем крепко и уверенно, полностью завладевая губами. Казалось, в этот поцелуй он вкладывает все: нежность, грусть и страх, которые повсюду сопровождали его. Чуть приоткрыв глаза, Лия увидела, как неровно подрагивают светлые ресницы Ильинского. А сердце трепетало и болезненно и сладостно сжималось в такт этим коротким взмахам, заметным на самой границе восприятия.

Пальцы Вадима Борисовича прочертили контуры шеи Лии, спустившись на открытые широко распахнутым воротом рубашки ключицы. Волна мурашек пробежала по спине. В сознании вспыхнула мысль, что он никогда не целовал её так. Хотя… что значит никогда? Это был их третий поцелуй.

— Вадим… Борисович, — тихо засмеялась Лия, понимая, что её хихиканье звучит похабно. Но она не могла иначе — пережитое напряжение рвалось на волю, а тепло рук, которые находились совсем близко от чуть прикрытой тканью груди, путало мысли, заставляя вести себя странно и как-то мерзко. — Не здесь же… — она попыталась высвободиться из его объятий, но он только крепче прижал её к себе.

— Я не обнимал тебя с весны, — произнёс Вадим Борисович, крепко и нежно проводя ладонями по спине Лии. Она чувствовала тепло его рук, которое буквально прожигало сквозь мокрую рубашку.

— Только не говорите мне про секс после ссоры, — хихикнула Лия, скользящим движением проводя пальцами по полуприкрытой рубашкой груди Ильинского.

— У нас другого и не было, — ответил Ильинский, глядя на Лию со смесью веселья и какого-то непонятного желания.

Даже то исступление, которое мелькнуло в его глазах в ту злополучную ночь, не было таким, от него скорее веяло безысходностью. Так, вероятно, пронеслось в шуршащих как листья ивы мыслях Лии, выглядят глаза, в которых переплетаются боль и гнев. Попытка доказать себе и всему миру, что то, что желанно более всего, на самом деле ненужно. Тщетная попытка обмануться и забыться. Сейчас желание было иным: тёплым, густым, подобно мёду, оно обволакивало, заставляя довериться. Лия чуть вздохнула и порывисто прильнула к губам Ильинского. Сама. В первый раз.

В этот момент со стороны лагеря донёсся протяжный скрип — с таким звуком обычно открывались ворота стационара, когда кому-то нужно было проехать.

Сомнений быть не могло — кто-то приехал в «Тайгу».

— Кого это там чёрт принёс? — с досадой воскликнула Лия, отстраняясь от Вадима Борисовича. Момент был испорчен.

— Сами черти себя и принесли, — ответил Ильинский, чуть улыбнувшись не то смущённо, не то весело. — Это геологи из Института. Разве Малиновский тебе не сказал?

Ладони Лии всё ещё лежали на его плечах, но он, казалось, не обращал на этой внимания, а скорее даже наслаждался.

— Он был чем-то недоволен, — пожала плечами Лия, нехотя убирая руки в карманы мокрых штанов. — Теперь понятно, чем. Гостей-то Саша не очень любит. Как и вы, впрочем. — Она на мгновение задумалась, а затем спросила: — Вообще, что плохого в геологах?

— Почему в них должно быть что-то плохое? — усмехнулся Вадим Борисович.

— Вы их не любите.

— Неправда. С чего ты взяла?

— Вы говорили, что геологи пью как… геологи! — Лия упёрла руки в бока и с вызовом посмотрела на Вадима Борисовича, который, казалось, стал почти прежним.

Упёртым и вредным.

— Я такого не говорил, — упрямо, почти как раньше, когда она силилась доказать какие-то его промахи, ответил Ильинский. — Я не люблю гостей. А против геологов я ничего не имею.

— Говорили, — широко распахнув глаза и почти закипая, чувствуя, как бьётся сердце — уже от другого возбуждения, которое она всегда испытывала при спорах с Вадимом Борисовичем, произнесла Лия. — А вообще, надо бы их встретить, — она решила сменить тему, — а то как-то не вежливо получится. Вдруг они что-нибудь поесть привезли.