Камикадзе - [11]

Но хоть я и мечтал о больших городах и дальних странах, мне и в нашем райцентре жилось неплохо. У нас только зимой холодно и грязь по колено бывало, так затянет в грязюку резиновый сапог, что сначала приходится вытаскивать из сапога ногу, а потом уже двумя руками выдергивать сам сапог. Зато летом я прямо из окна веранды срывал килограммовую кисть винограда, это был мой завтрак, и бежал на берег моря, где меня уже ждали товарищи. Целый день купались, ловили рыбу, играли в пиратов и индейцев. Или просто слонялись стаей в окрестностях городка, где росло великое множество арбузов, дынь, помидоров, яблок и груш в садах, абрикосов, персиков. Надо было только не попадаться в руки злым, как собаки, частникам. А когда это время от времени случалось и я приходил домой в разодранной рубахе и с побитой мордой, мать опять кричала: "Ты из интеллигентной семьи! Ты из интеллигентной семьи! Лучше бы посидел дома и что-нибудь почитал!" - "В гробу я видел твою интеллигенцию! - кричал я. - Ты получаешь восемьдесят рублей!" Чуть что, мне сразу в нос мое происхождение.

И к концу школы эта моя интеллигентность так мне осточертела, что сразу же на другой день после выпускного вечера я пошел в военкомат и подал заявление в военно-морское училище. Думаю: посмотрю мир. Но в военно-морское мест не было, была разнарядка - в летное. Пошел в летное. Думаю: это судьба. К тому же будет в нашей авиации хоть один летчик - из интеллигентной семьи, а то все из рабочих и крестьян. Мать плакала, она хотела, чтобы я поступил в пединститут в Херсоне, на исторический, потом вернулся в С. и стал бы со временем директором школы. Что ж ей, если я стану военным, так и стареть одной? Мне было ее жаль, но что делать. Меня не устраивала перспектива прожить всю жизнь на одном месте, среди тех же людей, с которыми ходил в школу, состариться вместе с ними, и нечего будет вспомнить, словно и не жил.

Когда взлетаешь над Индийским океаном ночью, теряешь ориентировку: сверху звезды, внизу звезды, отраженные в воде. Где верх, где низ... Летишь как во сне, не знаешь, на каком ты свете, может быть - уже на том. Но это какие-то мгновенья. Потом летишь нормально, смотришь на приборы и думаешь о выполнении поставленной перед тобой задачи. Главное, не думать ни о чем другом.

Но в тот раз я взлетел не ночью, а перед самым восходом солнца, в 4.10 по местному времени. Я увидел солнце - раскаленный красный шар, встающий из воды, - уже через тридцать секунд полета. Картина не менее фантастическая, чем ночью: впечатление, что летишь не над Землей, а над какой-то другой планетой, залитой водой, над горизонтом встает чужое солнце, а горючего у тебя всего на сорок минут, чтобы успеть вернуться.

Я сделал круг над авианосцем, а если быть точным - над авианесущим противолодочным крейсером "Малая земля", бортовой номер 18, и в мыслях не имея, что вижу его ходовые огни в последний раз, и взял курс на запад. Внизу все покрывала пелена ночи, быстро уступавшая рассвету.

Задача передо мной была - поискать сверху группу быстроходных катеров или яхт, черт их знает. Ночью получили радиограмму с танкера, идущего к нам с горючим для заправки, что какие-то малые суда без опознавательных знаков пытались остановить корабль, даже открывали огонь из пулеметов и автоматов. На ночь пираты отошли от танкера, чтобы не столкнуться в темноте, и мне приказано было их отыскать с наступлением рассвета и припугнуть бандитов всеми имеющимися в моем распоряжении средствами. Только припугнуть, во избежание международных осложнений, хотя ракеты и все остальное мне подвесили, чтобы выглядел я внушительно и солидно. Что делается, опять пираты, как триста лет назад, берут на абордаж, людей и судно топят. Их надо на реях вешать, а мы отменяем смертную казнь. Вот идиоты. Всю историю человечества смертная казнь была, а теперь не будет? Так мы же друг друга перережем. Я бы сам этого прапорщика... Вот если бы я его убил или, допустим, кого-нибудь ограбил в особо крупных размерах, тогда бы я горой стоял за отмену смертной казни, я прагматик.

Я летел над океаном, и у меня очень болела голова. Вечером, когда уже собрался спать, пришел Зозуля, с медицинским... Где-то он раздобыл "Боржоми" из холодильника, он добытчик, лечит иглоукалыванием от остеохондроза и импотенции комсостав по китайской книжке с картинками. Там все нарисовано, где надо уколоть, чтобы стояло. А чтобы "Боржоми" не успела нагреться в тридцатипятиградусной жаре, пили быстро. Обычно запиваем ржавой водой из-под крана, и ту включают на десять минут, чтобы побриться. Я же не знал, что полечу утром.

Но когда Зозуля ушел и я уже просто так сидел, в одних трусах, думая о своей жизни, ко мне без стука ввалился московский журналист, толстый патлатый парень в шортах. Столичная штучка. Не бреется, но и бороду не отпускает, в ухе серьга, вид наглый. Чем столичнее, тем циничнее. И тоже с медицинским, где-то достал, и банкой сайры. Он освещает в печати наш поход, собирает фольклор, и я иногда рассказывал ему всякие случаи из жизни летчиков, конфиденциально, а то он уедет, а мне здесь жить. Он пришел, чтобы я ему еще что-нибудь рассказал. Ну и, когда закусили сайрой, я рассказал, как четыре года назад я катапультировался примерно в этих широтах, где мы сейчас плывем. Только, говорю, - конфиденциально, меня убьют, у нас же всё военная тайна.