Камертон (сборник) - [9]

«Время, когда модно быть умным».

Вскоре у «Стивы» появилась подружка. Такая же тонкая, гибкая, высокая, почти одного с ним роста, большеротая и смешливая.

Разведёнка с двумя детьми.

Была она из Смоленска, с мужем эмигрировать отказалась. Прибилась к компании.

Звали её Ираида. Она заметно картавила, говорила резко, вскрикивала раненой птицей, сразу же привлекая к себе внимание.

Говорили, что она ждёт вызова из Штатов, от родных.

Вела себя смело, раскованно, даже вызывающе, и казалось иногда, что именно поэтому, никого никуда не вызывают за свободные речи: потому, что она докладывает о нас кому-то в «органах».

Уж очень смела была, провокационно.

Из каких-то неведомых источников добывала копии самиздатовских книжек. Или разрозненные главы, страницы, наспех сброшюрованные. Всё это давалось в лучшем случае на одну ночь.

Приносила тревожные вести о задержаниях инакомыслящих, о подписантах каких-то требований. Одним словом, была в самой гуще «процесса». Ведь в тогдашней прессе найти эти сведения было нельзя, всё передавалось устно.

В компании постоянно, горячо и увлечённо говорили на эти запретные темы.

Аргументы извлекались из самиздата.

Так Пётр впервые прочитал «гарики», стихи Игоря Губермана, больше походившие на эпиграммы. Остроумные, философские, они легко ложились на слух, были очень злободневными, смелыми, вызывающими по отношению к «святыням» официальной идеологии. Всё – про них, советских.

Пётр узнал, что за свои стихи Губерман отбывает срок «на поселях», в далёкой деревне Бородино, в Красноярском крае. Заочно был с ним солидарен и жалел, что не может реально помочь.

Но вдруг тот соберётся выехать, тогда Пётр и придёт на выручку с «личным составом» и грузовиком.

Ему тогда очень хотелось помогать всем угнетённым страны и мира. Он основательно втянулся в процесс.

Листки со стихами были разрозненными, на невесомой папиросной бумаге.

Петру казалось, что он тоже сможет сесть и легко написать что-то подобное. Захотелось попробовать. Однако – не получалось. Но такая «заразительность», по его мнению, говорила об авторе, как о человеке незаурядном. Желание познакомиться глубже с творчеством опального поэта усилилось. А уж чтобы – лично, так это была запредельная мечта.

Однажды Ираида принесла большую стопку страниц с «гариками». Их дали на пару дней, Пётр был занят и не успевал прочесть. Он предложил растиражировать. Очень хотелось, чтобы стихи всегда были у него под рукой.

В «Военпроекте» нёс службу подчинённый, сержант Гриша Лезвин. Под его началом находился большой комод, который назывался «множительный аппарат».

Попасть туда можно было только с ведома начальника «Первого отдела», но иногда Пётр, на правах начальника Гриши, проникал на короткое время.

В комнате резко, до слёз, валялись обрезки бумаги, чёрный порошок и резкий запах уксуса, незримо витали в воздухе. Сам аппарат шумел большой горячей печью, мелькал по бокам полоской света из-под крышки, ездил вперёд-назад.

На нём множились рабочие чертежи строек и техническая документация.

Григорий был местным, и когда Пётр заступал дежурным по части, то отпускал его и ещё несколько человек домой: на ночь, на побывку.

Люди были в основном женатые, с высшим образованием: инженеры, филологи, музыканты. Солдаты и сержанты, призванные на один год, потому что не проходили подготовку на военной кафедре у себя в вузах.

В шесть утра все они стояли в строю и ни разу Петра не подвели.

На следующий день после получения губермановских стихов Пётр вызвал Григория в канцелярию. Выбрал время, когда вся рота отсутствовала.

Поговорили немного. Пётр без обиняков предложил ему сделать две-три копии «гариков». Григорий отказываться не стал, только покраснел слегка и спросил:

– А можно я себе тоже сделаю, товарищ лейтенант? Один экземпляр?

– Только аккуратней, дело тонкое… Если что, скажи, мол – лейтенант приказал, не мог ослушаться, не выполнить приказа. Ну, а… почему не сообщил, кому следует – не успел. Так, на всякий случай. Понял?

Хотел сказать – «дело нелегальное», но передумал.

– За это не волнуйтесь. Двух дней мне хватит. Вполне!

Потом Пётр встречал эти копии на других кухонных посиделках, но не сознавался, что в этом есть и его заслуга. Он узнавал их, потому что края листков обрезал сам, сшивал, как мог и ужасно гордился и радовался, что его любимые стихи так активно идут в народ. Изрядно замусоленные, потемневшие, чуть-чуть пахнущие уксусом, они прошли через многие руки.

Что-то было в них от фронтовых газет, «окопной правды».

Хотя и не он их написал, но сопричастность автору ощущал сильную.

После этого Григорий размножал по просьбе Петра ещё какую-то запрещённую литературу. Но вот эти листки – первые – запомнились особенно.

Потом они оба демобилизовались. Страна развалилась.

Гриня уехал в Америку. По слухам, нормально устроился в Нью-Йорке, женился.

Книги перестали быть дефицитом. При первой возможности Пётр купил шикарный том «гариков» Игоря Губермана. Часто перечитывал, цитировал с удовольствием. И сейчас под настроение их открывает.

И вот, идёт он как-то по городу и вдруг слышит сзади:

– Здравия желаю, товарищ лейтенант!