Камертон (сборник) - [8]

Посиделки и отвальня происходили у «Маркони».

Бывало и так, что сначала шли в баню, а уж потом переходили дорогу, поднимались на третий этаж, и начиналось собственно застолье.

Желчи – не было, даже с похмелья. Пьяных то же, пили много, но не второпях.

Позднее Пётр ругал себя за легкомыслие: зачем не записывал самые замечательные словесные находки этих сборищ.

Философская усталость людей, долго идущих куда-то в полной неясности, при том, что конечный пункт обозначен чётко – вот что такое эмиграция. Слово – «свобода» произносить стеснялись, пафосное очень, но подтекст подразумевался.

Это были странные посиделки. Смешные и пронзительные афоризмы, анекдоты, рождённые тут же, и всеобщее шумное веселье. Отточенные экспромты походили на турнир сказителей.

Смех с грустными глазами.

Много позже Пётр понял, что это было отчаяние, попытка не сойти с ума от резкой перемены.

Формально – свобода, но фактически это были беженцы.

Их скарб – это то, что наскребли они за жизнь. Он не имел ничего общего с обычным имуществом, поэтому здесь шкала ценностей была странная, особенная и далёкая от привычного понятия – ценности.

Уезжающие очень высоко ценили это барахло, которое на новой родине ничего не стоило, выглядело смешно и грузно. Но эмигранты заполняли им контейнеры и пустоту неопределённости где-то там, далеко, на другом конце планеты, диаметрально противоположном во всех смыслах.

Это создавало иллюзию полной готовности к урагану, который быстро, а главное, мягко, вынесет на заветный берег, где много еды, одежды, можно подыскать приличную работу. Пусть и не сразу, но они адаптируются на новом месте, уже свободные. И пусть, они сами вскорее сойдут в могилу, на их косточках вырастут дети и внуки, довольные, обеспеченные деньгами и свободой.

Вот этот-то скарб и надо было перевозить, грузить. Такелажить. Грузовик и несколько солдат были как нельзя кстати.

Пётр был очень востребован.

Он тогда развёлся с первой женой, ночевал в канцелярии роты. В остальное время, свободное от хлопот, связанных с массовой эмиграцией и немного – собственно службой, в расположении части старался бывать как можно реже.

Вот, на очередной пьянке они и познакомились. Стройный, гибкий, тбилисец, выпускник ленинградского Политеха, физик. Ровесник Петра, уже начинающий лысеть. Лицо правильное, слегка вытянутое, интеллигентное.

«Стива», Семён.

Он тоже был разведён. Жил в кабинете ГО на предприятии, спал на столе, рано утром уходил, отдавал ключ приятелю, инженеру.

Они объединили усилия. Друзья помогли снять квартиру в центре, у старого парикмахера.

Дом высокий, облицованный мрамором цвета запёкшейся крови. Угловой, приметный. Вековой давности постройка.

Царские хоромы в состоянии упадка.

Квартира почти пустая, пыльная. Где-то высоко, в полумраке изломанных трещин, терялись потолки. Окна большие, сумеречные от времени и грязи. Звонкий, пересохший паркет ёлочкой, похожий на кривую клавиатуру, выстреливал звуками, будто влажные дрова в горячей печке. Гулкий коридор, почти всегда пустынный, старинная ванная, краны с тонкой коричневой струйкой воды.

В окно утром было видно, как к соседнему подъезду, где был райком, подъезжали служебные авто. Солидно топали инструкторы, и секретари разных уровней, все в некой условной униформе. Их можно было сразу и безошибочно узнавать по какой-то неуловимой похожести.

Потом перебрались в новый микрорайон, в кооперативную «хрущёвку» недалеко от большого озера. Снимали двухкомнатную квартиру с обстановкой.

Оплачивали вдвоём, по квитанции.

Хозяйка, бывшая бестужевка почти всё время проводила с внуками, в Ленинграде. Лишь изредка наезжала проверить порядок.

Соседка снизу знакомила её с «суровыми буднями» их проживания: шумными застольями, песнями под гитару, ночными «заплывами» в тесной ванной вместе с подружками, громкими дискуссиями на самые разные темы.

Панельная пятиэтажка была похожа на музыкальную шкатулку.

«Стива» прекрасно играл на гитаре, с чувством пел романсы и протяжные грузинские песни. К нему наезжали друзья, одноклассники, жили по нескольку дней. Забегали и их общие знакомые.

Двери квартиры почти не закрывались.

Всё это записывалось вредной соседкой, буквально по минутам, в особый гроссбух.

Она положила свою жизнь, чтобы вывести их на чистую воду и уговорить хозяйку продать квартиру ей самой – для дочери на выданье.

– Молодые люди. Мне кажется, вы ведёте легкомысленный образ жизни, – говорила хозяйка, не повышая голоса.

Поправляла седой валик на затылке. Смотрела строго в окно, на кроны деревьев, облокотившись подбородком на руку. В белом свете от окна тонкая старческая кисть становилась почти невидимой, фарфоровой. В глубине благородно просматривались синие прожилки.

Так она сидела несколько минут, думая о своём. Потом молча собиралась, уезжала.

Они сделали вывод, что соседка хозяйке тоже не нравится. И продолжали жить по-прежнему.

К ним забредали компании самого разного сорта. А сами они стали частью какого-то общего, броуновского движения из одной кухни в другую. Там всегда ходило по рукам что-то диссидентское, с притензией на «подпольное». Всё это горячо обсуждалось. Бесшабашные, они легкомысленно не задумывались о возможных последствиях таких посиделок. Это было нормально. Ненормальным считалось, если этого не было. Просто пить водку было неприлично.