Камера хранения. Мещанская книга - [54]

Одни маялись творческой скукой в НИИ и КБ, а другие отчаянно перевыполняли план на заводах и фабриках – но противоречие это не было антагонистическим, как классовые противоречия неуклонно загнивавшего капитализма, а гармоническим: совместными усилиями те и другие создавали продукцию, которую, как было сказано выше, сами не желали потреблять. Впрочем, оборонную промышленность они вместе поддерживали на недосягаемом иными странами уровне.

Одни после этих трудов отдыхали в профсоюзных пансионатах, домах отдыха и санаториях, с макаронами по-флотски и игрой «На одну табуретку меньше», а другие сплавлялись на байдарках среди истинно русского северного пейзажа с леспромхозом, неперспективной деревней и останками лагпункта, возвращаясь с кубометрами икон.

Одни смотрели «Щит и меч», другие – «Зеркало», раз в год объединяясь «Иронией судьбы».

Одни читали «Вечный зов» и «Труд», другие – «Альтиста Данилова» и «Литературную газету», но мемуары рвали друг у друга из рук…

И едва не забыл еще один признак, по которому делилось монолитное советское общество: отношение к помойке. В нем, может быть, наиболее очевидно проявлялось деление на великий народ и сомнительную интеллигенцию. Как писал поэт и художник П., «народ и не народ в известном смысле». Честный труженик, с готовностью откликавшийся на все прогрессивные явления социалистического быта, горячо одобрял, в частности, появление в свободной продаже различных товаров, изготовленных в братских странах народной демократии. Товары эти были сделаны с похвальной тщательностью и аккуратностью, позволительными нашим друзьям под защитой ракетно-ядерного советского щита. Поэтому чешская, а тем более ревизионистская югославская обувь, гэдээровская конфекция и даже польский ширпотреб появлялись в продаже лишь условно свободной, а на самом деле – во всенощных очередях возле магазинов «Белград», «София» и «Лейпциг». Что же касается мебели (не будем повторяться в подробностях), то ее распределяли в основном по профкомам.

…И вот в квартиру передовика производства вносили плоские картонные коробки с разобранным импортным гарнитуром. Одуревший от законного счастья передовик, освобождая площадь и отчасти готовя соответствующее эстетическое обрамление, с радостным кряхтением выносил на дворовую помойку все, что осталось от бабушки, вовремя прописанной и вскоре отправившейся в лучший, по ее уверенности, мир. Описания резных буфетов и колченогих кресел уже приведены выше в другом контексте…

Тут в действие и вступала та категория населения, которая читала, как уже сказано, про музыканта-демона и ездила смотреть шедевры прогрессивного кинематографа в малаховский кинотеатр, где они шли при осторожном попустительстве проката. Одним из заповедных помоечных мест была Тишинка, где как раз в то время снесли убогий кинотеатрик «Смена» и целый квартал дореволюционных жилых двухэтажек. Коренные жильцы тишинских трущоб, получившие в результате расселения малогабаритки в Ясеневе и Чертанове, просто бросали ломаные-переломаные стулья и шкафы, так что у мебеледобытчиков была лишь одна задача – спасти драгоценную дрянь из-под ножа бульдозера или из строительного костра.

…На этом месте построили шикарный дом, в котором я бывал, поскольку там жил кинорежиссер Н., который снимал картину по моему роману…

А мой любимый друг Т., царствие ему небесное, великий помоечник-мебеледобытчик, из найденных на свалках и помойках предметов создал потрясающую обстановку двухкомнатной квартиры. Поскольку и располагалась эта квартира в знаменитом предреволюционном доме в са́мом центре города, общее впечатление результат его трудов производил потрясающее. Гость, придя впервые, просто терял дар речи от всех этих горок карельской березы, узких шкафов красного дерева, тронообразных кресел с высокими спинками, жестких диванов, обитых полосатым шелком, и бесконечного количества золоченых багетов с темными полотнами. Ситуация дополнялась тем, что кроме наследственно приличного вкуса – в роду были, кажется, царский адмирал и знаменитые советские писатели – друг мой, будучи по профессии литератором, несмотря на это, обладал потрясающе умелыми руками. Поэтому на всех дверях в его очаровательном жилище сияли ловко извлеченные из мусора и начищенные бронзовые ручки, а вместо утраченных завитков на дверцах дубового серванта достойно красовались наяды и купидоны, содранные с не подлежащих ремонту обломков прежней жизни… В сочетании с портретами подлинных предков, вставленными в старинные, собственноручно подклеенные и покрытые «золотой» краской рамы, все это выглядело просто белогвардейским гнездом! Надо ли объяснять, почему с таким наслаждением собирались мы за круглым столом, под люстрой в стиле русского модерна? Водка была обычная, суп без затей гороховый, колбаса из заказа, но суп подавался в супнице фабрики Кузнецова, колбаса – на блюде изготовления заводов Попова, а уж водка, натурально, наливалась из цветных графинов в граненые лафитники. Хозяин выступал, по жаркому времени и в мужской компании, с аристократической непринужденностью просто в семейных трусах, зато на Пасху – в жилетке и галстуке бантиком… И общий тон был такой, что естественно звучало обращение «господа» и, того гляди, мог войти поручик Мышлаевский.