Камера хранения. Мещанская книга - [24]

Более дорогая «Победа» была классической круглой, небольшого диаметра, с дополнительным маленьким секундным циферблатом. Самой желанной была модель со светящимися стрелками и цифрами на черном фоне. Неофициально назывались они «фосфорные» – не сумевшие достать их утешались тем, что светящееся вещество было фосфором, вредным для здоровья.

Более дешевая «Звезда» имела изысканную бочкообразную форму, что почему-то уменьшало спрос. В основном покупали их уменьшенную модель – дамскую.

Отечественные часы и стали мечтой уже переживших велосипедные страсти офицерских сыновей. Щедрые родители, в основном по инициативе матерей, дарили их, как правило, за переход в восьмой класс – то есть в связи с окончанием семилетки и началом среднего образования. Даже отпетые второгодники и принципиальные лоботрясы напрягались и к концу седьмого школьного года исправляли пары хотя бы на твердые тройки. Это позволяло, допоздна гуляя с девочками первыми теплыми вечерами нового учебного года, приподнимать обшлаги рукавов и, мельком глянув на циферблат, снисходительно успокаивать: «Чего боишься, время детское…»

Сынки академиков и прочих начальников имели другие «Победы» – первые советские автомобили среднего класса, продававшиеся частным лицам. Это легло в основу знаменитой двусмысленной подписи к карикатуре – юный пижон и его автомобиль – «Папина “Победа”». Да, талантливые люди работали в «Крокодиле»!

А мы, гарнизонные барчуки, довольствовались часами.

Что до меня, то, будучи неизменным отличником, я получил часы – обычную «Победу», правда, с золотым ободком на циферблате – только в девятом классе. После того как нас с моей избранницей, загулявшихся до полуночи, разыскивали все родители.

…Много чего происходило с часами потом. Ту «Победу» у меня, с криком «Шух не глядя!» («Меняемся втемную!»), в первый день отобрали в армии дембеля́, сунув мне взамен пустой корпус. Потом у меня был сплошь золотистый суперплоский «Полёт». Потом, много лет спустя, – «подшипник» Seico на кандалоподобном браслете. Потом, в начале восьмидесятых, я, как дикарь, радовался электронной одноразовой игрушке в черном пластмассовом корпусе. А теперь ношу исключительно дареные. И не придаю никакого значения фирме.

Но никогда не забуду те, с золотым ободком. И как я впервые отогнул обшлаг и сказал «время детское». И как презрительно отзывался о сохранившихся кое у кого из одноклассников трофейных – «штамповка»…

Да, немало натикало с тех пор.

Ручная и ножная вечность

Они были в каждом доме.

Ну, почти в каждом.

Пожалуй, это единственный предмет, прошедший из дореволюционной жизни сквозь Гражданскую и Отечественную, экспроприации и сплошные посадки, голод и холод, нищету и оттепель – и оставшийся неприкосновенным и незаменимым.

Если бы не швейные машинки с готического начертания словом Zinger, желтыми буквами на черном металле, большая часть населения нашей страны ходила бы голой вплоть до шестидесятых годов прошлого века. Потому что готовой одежды в магазинах почти не было или было мало, стоила она дорого при отвратительном качестве, а кружки кройки и шитья были при ЖЭКах, Домах культуры и вообще при всем. Каждая советская женщина более или менее умела шить или шила, не умея.

И шила на машинке Zinger, пережившей все пятилетки почти без ремонта. Разве что иголки приходилось менять время от времени – они были уже советского изготовления и, соответственно, ломались постоянно, – да смазывать время от времени механизм, откидывая для этого так называемую головку – то есть всю собственно машинку.

Zinger бывал «ручной», привод которого крутили рукой, в то время как другая рука подсовывала под иголку, сновавшую в «лапке», сшиваемые полотнища. В нерабочем состоянии машинка накрывалась деревянным футляром с гнутой крышей, на которой была ручка для переноски… И «ножной» – чугунная узорчатая рама, чугунная же качающаяся педаль, от которой ременное кольцо передавало движение механизму. В нерабочем состоянии «головку» можно было убрать «вниз головой» под «столик», закрыть створки – и получался действительно столик, ровная деревянная поверхность…

Иногда швея нечаянно подсовывала ноготь под лапку. Ноготь иголка пробивала насквозь, женщина теряла сознание и обретала его только с помощью нашатыря, а на ногте надолго оставалось синее пятно.

Уплотняли, разоблачали, приводили в исполнение, укрепляли, сплачивались, перевыполняли, отрекались, сознавались, атаковали, закреплялись и несли потери…

А Zinger строчил и строчил, шуршал ременный привод, ползла ткань и ложилась гармошкой на пол. Вечный Zinger, непобедимый шедевр механики.

Собственно, такого совершенства достигли лишь считаные устройства, не использовавшие энергию пара, электричества или атомного ядра – только рычаг, пружину и физическую силу человека. Револьвер, велосипед, пишущая и швейная машинки.

…Потом появились отечественные – в старинном русском городе стали делать точь-в-точь Zinger. Даже цвета были те же – желтое на черном…

Но они безнадежно ломались через месяц, год, ну, при удаче, через два года сбивчивой, из последних сил, работы. А Zinger все строчил, летел и рябил в глазах давно порвавшийся и соединенный проволочкой приводной ремень, и строчка была идеально ровной, и оставалась только одна тревога – как бы не сломалась последняя «родная», чудом добытая иголка.