Каменотес Нугри - [10]

– Клянусь Сетом! Что ты говоришь, бог и отец? Твои слова ранят мое сердце!..

– Я слаб телом, – продолжал фараон, – не могу больше воевать, не могу изгнать врагов, которые вторгаются в нашу страну. Кто защитит ее?

– Бог и отец, – сказал сын, целуя его руку, – живи и не печалься.

Если Амон сохранит мою жизнь, боги помогут мне защитить Египет. Враждебные нам ливийцы уже у ворот Мемфиса, но чего нам бояться? Разве ты, бог и отец, не разбивал более сильного неприятеля?

– Это было так давно, что я потерял счет годам. Скоро мне девяносто лет… Я царствую почти шестьдесят семь лет… Лицо мое иссохло… Жизнь стала мне в тягость…

Они вошли в сад, окружавший дворец, остановились у пруда, облицованного камнем. Гуси и утки плавали по воде. Финиковые пальмы, развесистые смоковницы и душистые акации отбрасывали длинные тени. От пруда, обсаженного лотосом и папирусом, расходились аллеи пальм и плодовых деревьев. Тяжелые виноградные гроздья, поддерживаемые деревянными решетками, висели у стен сада. Редкостные цветы, благоухая, пестрели на грядах.

Рабы, ставившие под деревьями подпорки и подвязывавшие кусты, прекратили работу, увидев фараона и наследника. Они упали ниц, не смея поднять головы, а главный садовник подбежал к царю. Он упал перед ним на колени и облобызал прах у его ног.

– Сыну Солнца, нашему богу и великому Миамуну – жизнь, здоровье, сила! – слава во веки веков! – воскликнул садовник, подняв голову, но не вставая с колен. – Прикажи, отец наш и бог, подать тебе нежно-розовый лотос с широкими листьями, подобный твоему щиту!

И, встав с колен по знаку Рамзеса, он поднес ему цветок.

Розовый лотос был священным растением, и зерна его не употреблялись в пищу даже жрецами. Посвященный богу Солнца, он обыкновенно красовался на семейных и религиозных празднествах египтян.

– Пришли к царскому столу побольше цветов белого лотоса, – сказал Мернепта, – а также не забудь послать их царице и царевнам, пусть они украсят свои волосы!

– Будет исполнено, любимый сын бога и отца нашего! Но не желает ли сердце великого Миамуна отведать плодов этой финиковой пальмы? Я сам взрастил ее для тебя и твоего дома, чтобы ты, отведав фиников, сказал:

«Моя семья сладка, как эта пальма».

Так говорил хитрый садовник, зная, что фараон любит лесть. И подал ему корзину с финиками.

Высохшее лицо Рамзеса сморщилось, точно он готов был заплакать, – фараон улыбнулся и протянул садовнику ногу. Это считалось величайшей милостью, и обрадованный садовник прильнул к ней губами. Мернепта последовал примеру отца.

– Я доволен тобой, начальник садовников, – сказал Рамзес, – и жалую тебя участком обработанной земли с людьми, скотом и постройками на ней.

В это время из беседки послышались звуки арф, лир, лютен и флейт.

Появились девушки и стали исполнять веселую восточную пляску. Фараон смотрел на них несколько мгновений. Вдруг он махнул рукой и, круто повернувшись, направился ко дворцу.

Было время обеда, и Рамзес торопился. Состарившись, он пристрастился к еде. Он пил чужеземные вина из синей чаши, изображавшей лотос. Самыми любимыми из них были золотистые вина Сирии и густые красные вина с острова Кипра.

Всевозможные кушанья лежали из золотых и серебряных блюдах. Фараон ел золотой ложкой с ручкой из слоновой кости, на которой была вырезана водяная лилия.

Он любил жареных гусей, уток, антилоп и газелей, печенье, фрукты и сладкие жареные стебли молодого лотоса. Кушая, он поглядывал на сосуд с любимым кипрским вином. На стенках сосуда был изображен поющий жрец; он шел во главе юношей, и его упитанное лицо сияло торжеством.

За столом сидели сыновья фараона, жрецы, писцы и волшебники. Они любовались длиннохвостой мартышкой и чернокожим карликом, которые дразнили друг друга. Раздраженный карлик пытался ударить мартышку, но она, убегая, бросала в него объедками плодов.

Фараон, отведавший уже немало вин, развеселился. Обратившись к волшебникам, он спросил, кто из них мог бы позабавить его так же, как мартышка и карлик. Старый волшебник вызвался показывать фокусы. Взяв чашу, он наполнил ее вином, подбросил и поймал на лету; в чаше не оказалось ни капли вина. Потом он связал мартышку и карлика, облив их вином из пустой чаши, которую всем показал, и бросил на пол. Карлик и мартышка вспыхнули ярким пламенем. Затем, проткнув их мечом, он накинул на них плащ: мартышка и карлик, как прежде, бегали, дразня друг друга.

Фараон взглянул на волшебника с суеверным страхом:

– Твои фокусы, чародей, воистину удивительны! Проси у меня, чего хочешь.

– Не смею, бог и владыка мира!

– Я дарю тебе столько золота, сколько ты весишь. Налей золотого вина.

И рамзес протянул ему синюю чашу.

Волшебник наполнил ее сирийским вином и подал царю. Фараон взял ее трясущейся рукой и поднес к губам. Вдруг чаша выскользнула у него из рук.

Он упал бы, если бы Мернепта не поддержал его.

Рамзеса отнесли в спальню. Был еще день, и солнце освещало широкой полосой реку, изображенную на полу: между водяных лилий и водорослей виднелась разинутая пасть крокодила. А в открытое окно проникал из сада запах цветов.

Фараон лежал на широком ложе, поддерживаемом бычьими ногами, вытесанными из слоновой кости. Он смотрел на потолок, на котором искусной рукой было изображено звездное небо с луною. Стебли папируса поднимались по стенам от реки, как бы поддерживая небесный свод.