Каменный пояс, 1979 - [17]

Назад.

Шли вперед…

Уже тускнели дали,

За верстой

Была длинней верста.

Косачи у каждого куста,

Жаль до слез родимые места!..

А куда идем,

Еще не знали,

Где он, исполин

Огня и стали,

Город без единого креста?

Но размахом

Первой пятилетки

Притянула нас

Магнит-гора,

Город начинался от рулетки,

Счастье начиналось с топора.

Колыбелью был тот дом сосновый,

А теперь я вижу, как во сне:

Есть в Магнитке улица Ручьева

И стихи о нашей стороне.

Оттого, родные,

Как ни странно,

Налегке,

С дубовым батожком

Соберусь я —

Поздно или рано —

Поездом доеду до Кургана,

До Зверинки доберусь пешком.

Поклонюсь соседям у калитки.

От села дорога

До села.

Нам она крещением была.

Мы по ней спешили до Магнитки,

А она

В поэзию вела.

Борис Тэрнитэ-Князев, журналист УТРЕННЯЯ СМЕНА Стихотворение

Полчаса до подвига осталось…

Лица так внимательно тихи,

И, сгоняя дрему и усталость,

В цех вплывают песни и стихи.

Я в своем родном Магнитогорске

Вновь хожу в две смены на завод.

Не нужны

               ни сцена,

                             ни подмостки,

Если в цех

                поэзия идет.

Чувствую себя

                      в своей

                                  бригаде.

От вопросов я не ухожу,

И ответы в каждом добром взгляде

На свои вопросы нахожу.

Значит, ночь бессонная поэта,

В строчки выливаясь и искрясь,

Приближала музыку рассвета,

В душах земляков отозвалась.

Бейся, сердце, в ритме неизменном,

Лейся, солнце,

                      вдоль стальных цехов!

Я хочу,

           чтоб утренняя смена

Начиналась

                 с песен и стихов.

Александр Павлов СТИХИ

1950 года рождения. Член Союза советских писателей. Студент литературного института имени М. Горького. Работал вальцовщиком в листопрокатном цехе. Ныне руководит литературным объединением Магнитогорского металлургического комбината «Магнит».

В 1976 году в издательстве «Современник» вышла первая книга поэта — «Предгорья», отмеченная областной комсомольской премией «Орленок».

БРОНЯ КРЕПКА…

Я говорить и сетовать устал.

Не время ли взглянуть на дело шире?

Пора бы танк загнать на пьедестал —

наш легендарный Т-34.

Замешана на крови и поту,

его броня прошла огонь и воду.

В краях далеких делала погоду

и доказала нашу правоту!

Броня… О ней так мало говорят,

хотя она вознесена по свету.

Не об нее ли плющился снаряд,

увенчанный хваленой рурской метой.

Он плющился о руки горновых,

о плечи опаленных сталеваров.

Он рушился о павших и живых,

о юных, молодых, почтенных, старых.

Мы за железом разглядеть должны

могучий строй,

                 торжественный и трудный,

что в грохоте военной тишины

шел в бой у колыбели многотрубной.

Ужели места не найти ему

на площади, акацией увитой,

не корпусу, а только одному,

простому танку, видевшему битвы.

Прошел бы мимо смирный мальчуган,

а танк ему о прошлом бы поведал.

Про то, как был смертельный ураган,

про тех, кто рядом выковал победу.

Прошел бы мимо ветеран любой —

он позабыл бы тотчас про седины.

Он вспомнил бы и тот, и этот бой,

про тыл и фронт,

                 про тот кулак единый.

Она жила бы, грозная броня,

за всех живых и павших,

                             и сквозь годы

набатом бы врезалась в тело дня,

в себя вобрав великие невзгоды.

Не может быть, чтоб к родине своей

он из похода не сумел добраться.

Ведь даже стаи наших журавлей

к гнезду родному по весне стремятся.

Тот старый танк, наверное, устал…

Но верно: день придет, и у завода

он тяжело взойдет на пьедестал,

взвалив на плечи прожитые годы.

* * *

Есть города большие

                              (как не быть!),

одетые в булыжную кондовость.

Есть города — их можно позабыть,

хотя собою представляют новость.

Но есть такие в мире города,

что врезаны твоей судьбою в сердце.

От них ты не уедешь никуда,

в какой бы дальний поезд ни уселся.

Твой город по-особому знаком —

до камушка, до трещины в асфальте.

Его отыщешь вдалеке на карте —

и сразу к горлу подступает ком.

Ну как ты там,

                   мой добрый городок?

Каким кварталом новым зацепился

за степь, в которой парился и дрог,

где первою палаткой засветился?

— Лицом к лицу лица не увидать, —

сказал поэт. — Со стороны виднее.

Мне вдалеке и сил не занимать,

приду к тебе — и становлюсь слабее.

Так в материнском доме дорогом,

пройдя огни и воды, станешь слабым.

На то, видать, и существует дом,

чтоб сил набравшись — снова по ухабам!

Есть города большие, как моря,

нас большаки уводят к ним и реки.

Но есть такие — звездами горят

и с детством прорастают в человеке.

Таков и ты, неброский и степной,

с привычным сердцу деловым укладом.

Где б ни был я —

                ты всюду будешь рядом

в карагачах и кленах, город мой.

ЕЖОВКА

Взойду на каменный приступок,

забухшую открою дверь —

и хоть глазам своим не верь —

в окошко свет струится скупо.

Под бурым слоем горной пыли

гвоздей и леса кружева…

А ведь когда-то люди жили,

и комната была жива.

Тут по весне лоснили окна,

полы скоблили добела,

ругались бабы расторопно,

и лень летела с помела.

Не затворясь от горной пыли,

тут сталь вгоняли в берега,

и умирали, и любили,

и время брали за рога.

Не мне судить, а все неловко…

Ведь надо ж, славный угол сей

совсем бессовестно — Ежовка

назвал какой-то грамотей.

Ежовка…

              Рыжая дорога,

пустых домов печальный сход.

То ли ежей здесь было много,