Каменный пояс, 1979 - [15]

Врага лицом к лицу

Увидеть среди пепла.

А твой отец был рад

И все в расчете рады,

Когда его снаряд

Срабатывал как надо.

Над точкой огневой

Кружил стервятник воя,

И ель над головой

Отряхивала хвою.

…Последний огонек

Мерцал в глазах солдата,

А он шептал:

— Сынок!

Ребяткам елку надо…

Вот эту… надо мной,

Со звездочкой на шпиле…

Возьми ее домой —

Под ней меня убили…

Пускай снега горят

И закипают льдины!

Москву прикрыл солдат

Судьбой своей единой.

Той жизнью, что в часы

Прошла через столетья…

От каменной слезы

Склонила елка ветви

И маялась тоской

Родимая сторонка,

Обугленной рукой

Сжимая похоронку…

Ты вырос, возмужал,

Виски заиндевели,

Пока отец лежал

У подмосковной ели.

В легенды шли бои,

В историю — победа,

И мальчики твои

Перерастают деда.

…К могиле у Стены

Несут венки державы.

Ты хочешь, чтоб сыны

Отсюда путь держали.

Чтоб каждый стал крылат

И по-солдатски стоек

И миллионы ватт

Включал в гирлянды строек.

И елки у Кремля

Сверкали, не сгорая,

И пела вся земля

От края и до края.

Марк Гроссман СТИХИ

Поэт и прозаик. Один из старейших членов литературной группы «Буксир» на Магнитке. Первые его стихи были опубликованы в журнале «За Магнитострой литературы» (1933 г.).

М. Гроссман — член Союза писателей СССР. Участник Великой Отечественной войны. Он автор многих известных в стране книг: «Птица — радость», «Ветер странствий», «Вдали от тебя», «Лирика разных лет», «Строки на марше», «Камень-обманка».

РАБОЧЕМУ КЛАССУ УРАЛА

Мы с детских лет твою носили робу,

Твои заботы чтили и права,

Твои крутые, как металл на пробу,

До капельки весомые слова.

Ты верил нам, как верят людям взрослым,

Работу дав — начало всех начал,

Ты нас, мальчишек, обучал ремеслам

И мудрости житейской обучал.

И мы росли и обретали силу,

Отчизне присягая и труду,

И доменным огнем нас прокалило,

Как прокаляет флюсы и руду.

Возненавидев скуку и безделье,

Мы шли с тобой все тверже и смелей,

И в горький час, и за столом веселья,

Живя по правде,

                          по одной по ней.

Пусть не металл теперь точу я — слово,

Пускай мартены лица нам не жгут,

Но честный стих бетонщика Ручьева

Есть тот же подвиг и нелегкий труд.

Бывает, право: свой удел поносим

И, зря испортив множество чернил,

Себе твердим, что это дело бросим

И что предел терпенью наступил.

Но слышим голос басовитый, ясный:

— Эге ж, ребята, неважны дела,

Выходит, что учил я вас напрасно

Упорству огневого ремесла…

И больше — ни попрека, ни укора.

И вновь для строчки — страдная пора,

И безразличны вопли щелкоперов,

Шипенье гастролеров от пера.

И в добром слове обретая веру,

Ты снова — сын в кругу своей семьи,

И точишь сталь по вашему примеру,

Уральские товарищи мои.

Я ваш не потому, что я когда-то

У вас учился тайнам ремесла,

И не по праву сына или брата —

По крепости душевного родства.

Нет, не пропиской —

                     твердостью закала

Гордился по закону на войне,

Когда рвались дивизии Урала

Через огонь

                 и выжили в огне!

Вот почему мне дороги до гроба,

Вот почему — и долг мой, и права —

Твои крутые, как металл на пробу,

Весомые до капельки слова.

БАЛЛАДА ОБ УРАЛЬСКОМ ТАНКЕ

Михаилу Львову

Снаряды грызли землю Сталинграда.

Вскипала Волга. Мертвый плыл паром.

Горбатый, грязный, как исчадье ада,

Немецкий танк поднялся над бугром.

Он пол-Европы траками пометил,

Броней сметал он все перед собой.

И вот стоит у Волги на рассвете,

От выбоин и вмятин весь рябой.

Еще мгновенье — и на этом танке

Опустят люк. Рванется танк, дрожа.

Начнут полосовать его болванки

Тяжелое железо блиндажа.

Еще мгновенье…

Но в раскатах грома,

Стоявшая в укрытье до сих пор,

Рванулась из-за рухнувшего дома

Уральская машина на бугор.

Провыл снаряд немецкой пушки куцей.

Но шел наш танк по прежнему пути.

И понял враг: ему не увернуться,

От лобовой атаки не уйти.

Они сцепились, будто в рукопашной,

Сшибая бронированные лбы.

И замерли заклиненные башни.

И оба танка встали на дыбы.

…Мы шли вперед знакомыми местами,

Оставив на высоком берегу

Машину с опаленными крестами,

С оборванными траками в снегу.

А рядом с нами

                       медленно и грозно,

Весь в ранах и рубцах, без тягача,

Шел танк уральский по земле морозной,

Магнитогорской сталью грохоча.

В пути спросил один солдат другого:

— Ты, кажется, с Урала, побратим?

И руку он потряс ему без слова.

И все без слов понятно было им.

Ничего, что в пору, когда мы рыли котлованы и месили бетон, ведрами загружали домны под первые плавки, — ничего, что в ту пору мы были голодны и раздеты, и спали в бараках, где звенела вода, и пили кипяток титанов, — все это ничего, ибо была неслыханно гордая молодость, и шло начало гиганта, который не умом обнять, а душой только…

Вот от того, наверное, я выбрал не строки лирики, не песни зрелых лет из книг, а куски репортажа «Высота», написанного, кажется, торопливо, но по зову сердца. А причина для репортажа была та же, по какой шли мы в 31-м на штурм и аврал, по одной-единственной причине: «Надо!»

Я отменно помню день, в который секретарь обкома партии, однокашник мой по Магнитке, отыскал меня в толчее стройки и сказал, покашливая в кулак от простуды на студеном ветру:

— Стан «2500» нужен стране позарез.

…И вот три маленьких главки из «Высоты».

ВЫСОТА

1. Вы видели высоту?

Вы видели высоту?