Каменный пояс, 1975 - [9]

Мы научились многому тогда ведь:

Чужую сталь пережигать в крови,

Чужие пушки на заводах плавить.

У ЗЕМЛЯНОК В ТРИ НАКАТА

У землянок в три наката,

В деревеньке, белым днем

Молча падали ребята,

Остывая под огнем.

Танки выли и горели,

И, упрятанный в омет,

Как в ознобе, на турели

Содрогался пулемет.

Руша недругов спесивых,

В пекле яростной струи

Умирали за Россию

Сотоварищи мои.

В час последнего обряда,

На виду родной земли,

Как сражались рядом — рядом

В погребение легли.

И над их последней кровлей

Громыхали, как валы,

Будто крашенные кровью,

Раскаленные стволы.

...В тишине, на зорьке алой,

В чистой россыпи росы,

Я брожу в деревне малой

На окраине Руси,

Там, где в грозной обороне,

В лямке общего гужа,

Был убит и похоронен

Полк, не сдавший рубежа.

Там, за старицей-рекою,

В черном трауре до пят,

Над заплаканным покоем

Наши матери скорбят.

Тишиной и небом синим

Там склонилась над звездой

Матерь вечная Россия,

Обойденная бедой.

ПОМНЮ

Сверстникам моим —

солдатам Великой войны

Помню серые колонны

На истерзанном шоссе.

Я вас помню, Аполлоны,

В полной силе и красе,

В маскхалатах полосатых,

В кирзе, выходившей срок,

Почерневших от надсады

В грязном поле без дорог.

Помню в слякотных окопах,

В сгустках крови и огня,

В час, когда гудела копоть,

Грузно рушилась броня.

Помню ваш порыв единый

И терпенье на посту,

Помню ранние седины,

Ваших шрамов красоту.

В чистом поле, у ракиты,

Там, где ворон крик простер,

Я вас помню, Афродиты,

Сострадание сестер.

Помню девочек служилых,

Наших нянек и врачей,

Рук натруженные жилы,

Чары сказочных очей.

Помню свист над городами,

Смерть на холоде дрянном

От прямого попаданья

В красном дыме кровяном.

В далях долгого похода

Жгли вас стужа и жара,

Вашу жизнь четыре года

Убивали снайпера.

Вас душили пыль и порох

В той немыслимой дали,

И остался в ваших порах

Прах металла и земли.

Не с того ли у России,

В беспредельности путей,

Нет ни чище, ни красивей,

Ни сердечнее детей!

М. Д. ВОРОБЬЕВ, гвардии полковник в отставке ТАК ДЛЯ МЕНЯ НАЧАЛАСЬ ВОЙНА

Славная была биография у нашей 4-й Донской казачьей дивизии: создавал ее еще в гражданскую С. М. Буденный, а с 1933 по 1937 год командовал дивизией Г. К. Жуков, но в сорок первом, перед самой войной переформировали ее в 210-ю механизированную дивизию. Стояли мы тогда в Минской области. Сдали своих добрых скакунов и стали получать автомашины, танки, броневики.

Меня назначили начальником бригадной (на два полка) школы по подготовке младших командиров. 21 июня вечером я получил распоряжение начальника штаба дивизии: разгрузить прибывший на станцию эшелон с автомашинами и мотоциклами.

В 3 часа 22 июня курсанты приступили к разгрузке эшелона, а в 04.00 налетели немецкие самолеты и начали бомбить станцию. Так для меня и моих курсантов началась война.

В составе 20-го механизированного корпуса генерал-майора Никитина дивизия вышла на рубеж обороны по бывшей границе с Польшей в районе Барановичи.

Немцы бомбили почти непрерывно. Часто фашистские самолеты на бреющем поливали нас свинцом из пулеметов. Десантные части противника действовали в нашем тылу.

Трудно было в таких условиях отражать атаки. Гражданское население вклинивалось в наши боевые порядки. Но дивизия, как и корпус в целом, мужественно отбивала удары врага. Примечательно, что сбить нас немцы с занимаемых позиций не смогли. Вплоть до 28 июня, пока не стало ясно, что корпус уже в глубоком вражеском тылу, и было принято решение об отходе.

Тяжелые первые дни войны никогда не изгладятся в моей памяти. Вот один эпизод. 24 июня, раннее утро. Мы с комиссаром школы Яковом Васильевичем Пшеничниковым обходим передовые позиции курсантов. Идем по высокой ржи, которая так высока, что почти в наш рост. Тихо. И вдруг в этой тишине не то стон, не то писк...

— Подожди здесь, я сейчас узнаю, — говорит Пшеничников и скрывается во ржи.

И вскоре зовет меня:

— Товарищ капитан, иди сюда, здесь такое...

Я бросился на его голос. И увидел действительно «такое», что занялось сердце.

Во ржи лежала убитая молодая женщина, рядом с ней — два детских трупа: девочка- лет шести и мальчик лет двенадцати. А еще один малыш не старше двух лет, весь перепачканный кровью, дергал мертвую мать за кофточку и не плакал, для этого у него уже не было сил, а тихо так попискивал. Глазки его оплыли от комариных укусов, и он почти не поднимал их.

Пшеничников наклонился над трупами.

— Их, видимо, еще вчера пулеметной очередью с самолета срезали, — заключил он.

— Ох ты, горемычный! — вырвалось у меня. — Всю ночь возле мертвой мамки.

Я взял малыша на руки. Он обхватил меня за шею и не отпускал, пока мы не принесли его в свою санчасть и не сдали врачам.

Что с ним стало потом, я не знаю. Потому что скоро сам попал в беду.

Нашей школе были приданы артиллерийский дивизион и танковый батальон. Мы прикрывали отход основных сил и попали в окружение. Отбивались, пока были снаряды, гранаты, патроны. Но наступил момент, когда они кончились. Что делать?

Ужаснее положения для солдата нельзя придумать. Можно биться с врагами, не имея хлеба, не имея воды. А когда нет боеприпасов?

Но мы ведь не просто солдаты. Мы — советские солдаты!

И мы пошли в штыковую.

Обычно немцы не выдерживали наших штыковых ударов и отступали. Но сейчас они, догадываясь, что у нас нет даже патронов, с автоматами наперевес нагло шли на нас.