Каменный пояс, 1974 - [24]

— Хорошо, пусть поработает в отделе кадров, — сказал Иван Ефимович.

В мае прислали нового главного агронома. Мухтарова Андрея Сагимбаевича. Казах. Глаза упрямые, колючие, весь человек отражен в них. Однажды застрял Андрей с машиной, прошагал километров тридцать, подошел к конторе и, счищая с сапог пудовую грязь, залился смехом. Долго потом рассказывал, как они с шофером вытаскивали из болотины «газик» и всю ночь брели под проливным дождем. Многое в Мухтарове было неясно Максиму Максимовичу, новичок проступал как из густого тумана.

После отпуска Утюмова прошло месяца три, а ему казалось, что целая вечность отделяла его от тех дней. Тяжкое настроение растягивало время. Вроде бы ничего страшного не случилось: он по-прежнему директорствует, ему обещают (все же твердо обещают!) место в городе и со здоровьем не хуже, чем было, даже лучше, а на тебе — порою тошнехонько, хоть вой.

Он впервые полно, остро ощутил, как трудно, как неприятно работать с людьми, которые не ценят тебя и которых не понимаешь ты, и радовался за свое прошлое, когда он каждого специалиста, конторского служащего просматривал со всех сторон, долго изучал, прежде чем приблизить к себе, когда его слово было непререкаемо. Это вовсе не значит, что Утюмов не терпел возражений, не принимал критики, дело в другом: за вежливыми словами Лаптева, Мухтарова, секретаря парткома Весны и девчонки Дубровской он улавливал спокойное к себе безразличие; видел, что без него обходятся, что не нужен им. Бывает, спорит человек, ругается, глядит злыми глазами, кажется, ударить готов, а все же признает твой директорский авторитет, чтит тебя; разговаривая с таким, Максим Максимович чувствует в себе какую-то уверенность, твердость даже и тогда, когда приходится признавать поражение, идти на попятный… Теперь не то. Возникало странное сравнение. Сидишь у радиоприемника и сквозь треск, шум в эфире едва улавливаешь приятную музыку; вот она появилась и вновь исчезла в шумах, ищешь, но ее как будто и не было. Свое теперешнее положение он сравнивал с этими неприятными радиошумами, когда нужный настрой души, прежняя уверенность, спокойствие лишь чуть-чуть улавливались и тут же бесследно растворялись.

«Все идет к одному, — печально, в который уже раз повторял себе Максим Максимович. — Вот и Птицын ускользнул, как щуренок. Понаехали всякие…»

Никогда раньше он не анализировал свои действия, не раздумывал, правильно или неправильно поступает, почти все тотчас же забывалось, теперь — нет, и это «нет» вызывало в нем чувство тревоги, которое было тягостно из-за своей неотвязчивости. Чаще других маячил в его мыслях Лаптев.

При первых встречах он не видел в нем соперника, хоть и наслышан был о его прежних заслугах. Перед ним стоял не первой молодости человек, с болезненным в крупных морщинах лицом, привыкший к тихой кабинетной работе. То был великан — в прошлом. Максим Максимович почему-то думал, что главный зоотехник все перезабыл, чему учился в институте, что практик из него никакой и будет он в совхозе слепо тыкаться, как новорожденный котенок. Он посматривал на Лаптева несколько свысока, говорил с ним, как и со всеми подчиненными, чуть-чуть снисходительно. Сколько раз ругал себя за то, что даже не побывал с ним на ферме, не поинтересовался, как тот ведет себя с народом, все стремился быстрее в город удрать — идиот!

Когда Утюмов пришел на квартиру Лаптева, его подивило обилие книг по сельскому хозяйству; они стояли в шкафах, лежали на столе, на подоконниках, на полу.

— Надо нам увеличить маточное поголовье свиней, — сказал ему Лаптев.

— Увеличиваем, — холодно отозвался Максим Максимович, полагая, что главный зоотехник начнет сейчас втолковывать ему что-то общеизвестное, до чего он и сам был охоч.

— Процент маточного поголовья у нас слишком низкий. На первое января было всего только двенадцать процентов.

— Ну!?

— Структуру стада надо изменять. И резко. Мало маток — мало поросят.

Утюмов нетерпеливо вздохнул, как бы желая сказать этим: «Ну зачем ты говоришь такое? Будто не знаю…»

— От увеличения маточного поголовья зависит все. — Лаптев раскрыл блокнот. — У меня вот тут записаны кое-какие цифры из практики Увайтского совхоза. На первое января шестидесятого года увайтцы имели двенадцать тысяч триста тридцать свиней. Маточное стадо тогда составляло восемнадцать процентов. Было получено в тот год около восемнадцати тысяч поросят. В следующем году количество маток, а точнее, процент маточного поголовья несколько снизился, снизился и выход поросят. Это учли. Еще через год маточное стадо было доведено до двадцати восьми процентов. Общее поголовье при этом увеличилось совсем незначительно. А поросят народилось двадцать пять тысяч. На начало шестьдесят четвертого года маточное поголовье довели до шестидесяти процентов. Народилось более сорока тысяч поросят. Свинина пошла сплошным потоком. А ведь простое, казалось бы, изменение структуры стада. Теперь совхоз их стал крупным производителем свинины в стране.

— Дело тут не только в маточном поголовье, — раздраженно прервал Лаптева Утюмов. — Нельзя сводить все проблемы, успехи и не успехи только к маточному поголовью.