Каменный пояс, 1974 - [17]

Он пытался сопоставить Вьюшкова с Утюмовым и Птицыным. Редко найдешь людей, внешне столь непохожих. Утюмов рослый, поджарый, Вьюшков квеленький, личиком серый, неприметный. Птицын важный такой, прет из него «само начальство». А в общем, у всех троих есть что-то общее, неуловимо схожее, как у мужа и жены, проживших с полвека в супружестве…

На другой день после летучки Лаптев сорвался вдруг, высказал управляющему, что о нем думал.

— Видимо, придется уходить, — обиделся Вьюшков, — нам не сработаться… нет!.. Только прежде поговорю с Максим Максимычем. — Это была угроза.

За два дня они порядком надоели друг другу. Вьюшков, хоть и пригрозил, что подаст заявление, изо всех сил, однако, старался понравиться Лаптеву, ходил за ним по пятам; чтобы не видеть это угодничество, Иван Ефимович, насколько мог, сдержанно говорил ему: «Да не обращайте на меня внимания, работайте. Когда надо будет, я к вам приду».

Он мог бы уехать в Новоселово, до центральной усадьбы совхоза тридцать километров — час езды, но там его никто не ждал, и кроме того Иван Ефимович решил: уж если разбираться, то разбираться основательно; что пользы от того, когда мечешься — в восемь утра на одной ферме, в десять — на другой, перед обедом — на третьей. Одна видимость: дескать, я лихой, активный — там и здесь, всюду успею.

Старушка, у которой Лаптев был на постое, разбудила его в пять утра, и он, поплескав на лицо воды, пошел за околицу. Это было его третье утро в Травном.

Стояла необычная, странная и для деревенского жителя тишина; тонко и резко хрустел под ногами снег, Ивану Ефимовичу показалось на миг, что это не снег, а тонкий лед. Среди высоких, до крыш, сугробов были разбросаны темные дома, едва различимые во мраке, только в свинарнике болезненно метался красноватый свет керосиновой лампы; там уже хозяйничала Татьяна Максимовна.

— Не пугайтесь, не пугайтесь, глупышки, — говорила она мягким голосом. — Чужого боятся. Как дверь заскрипит, так сразу головы приподнимают и ушки настораживают. Увидят, что я пришла, снова ноги по полу вытягивают… А сейчас видите, как озираются. Вскочили. Это они начальства испугались. — Она засмеялась.

Татьяна Максимовна была в полушубке, в темной шали, на бледноватом, усталом лице сверкали молодые насмешливые глаза.

— Вы знаете, у каждой свой характер. Одна только бы спала, а другая бегала бы сломя голову. Посмотрите вон… Чего носится — сама не знает. И так целый день, как заведенная. Есть добрые и спокойные. А вон та, гляньте, вон та… упрямая, как сто чертей. С места не сдвинешь. Так и хочется ремнем по упрямой спине съездить.

— Видать, в строгости их содержите, муштру навели, — проговорил Иван Ефимович, посмеиваясь.

— Ну, разве можно? У меня свиноматки. Всю злость и нервозность я у дверей оставляю…

Она опять засмеялась. Лаптеву тоже стало отчего-то смешно. Так они стояли и смеялись.

Он вспомнил слова Вьюшкова: «Свинье лишь бы брюшко набить поплотнее». Чувствуется, не любит животных.

А Нарбутовских не такая.

Он огляделся по сторонам. Свинарник старый-престарый, дверь покосилась, потолок провис, тесно, убого, а хозяйские руки повсюду заметны: стены старательно побелены, на них видны аккуратные доски и дощечки-заплаты, пол кормушки и поилки чистые и нет того застоялого, густого и едкого запаха, который обычно бывает в тесных плохих свинарниках.

Ему захотелось узнать, что она думает о Вьюшкове, как о руководителе. Спрашивал осторожно.

— Вы все прекрасно понимаете и мне нечего добавить, — ответила Татьяна Максимовна. — Крепко вы вчера… Я с вами полностью согласна. Но вот братец Максим Максимович едва ли согласится.

У ней опять чудно, как у Утюмова, напряглась при разговоре верхняя губа. Он удивился, узнав, что она приходится директору не родной, а двоюродной сестрой, — так много схожего в лицах.

— Скоро закончу институт и уеду из совхоза.

— Отчего же? Специалисты и совхозу нужны. На вторую, на третью фермы…

— С Максимом я работать не буду.

— Почему?

— Не хочется говорить об этом.

Вчера, когда он выступал, Татьяна Максимовна с каким-то по-детски откровенным, все возрастающим интересом смотрела на него, поддерживая его буквально во всем.

— Скоро вот совсем подожмет с кормами, — проговорила Нарбутовских. — Конечно, рабочие дадут и сена, и картошки, но все равно не хватит. И уж лучше бы их на мясокомбинат, пока не подохли. — Она показала на свиней.

«Вот бы ее управляющей… вместо Вьюшкова, — подумал он вдруг. — Настоящая хозяйка. Насмешлива немножко и ершиста, так это не беда. Будет бригадиром — остепенится. Главное, чтоб ее уважали… И по всему видать, уважают… Вьюшков цапается то с одним, то с другим. А эту слушаются».

Вспомнился Птицын. Вот уж действительно противный малый. Любит переспрашивать строговато: «Что вы сказали?», «Что?!», «Не слышу!», хотя слух у него великолепный… Сказал Лаптеву: «Не сработаться нам!» А голос такой, что ждет возражения: «Почему же? Сработаемся». Лаптев же, вздохнув, ответил: «Да, вы правы».

Вьюшков сказал бухгалтеру, Таисье, едва переступив порог конторы:

— Я сегодня слетал в Новоселово. Максима Максимыча, конечно, не видел, а с Птицыным толковал. По душам потолковал.